Нашим она скажет: «Не тратьте зря людей. Эти немецкие солдаты сдадутся, если будут твердо знать, что вы их не убьете». А потом той же дорогой обратно. С запиской от русских или чем-то в этом роде. Ей, Тане, в роте поверят. Сложат оружие, останутся живы. И всем будет лучше. Пускай себе рубят сибирский лес.
Ей теперь не хотелось, чтобы гарнизон «острова Мон-Сен-Мишель» погиб. Особенно Михель Шредер.
Он был бы очень привлекательным со своей морской бородкой, непоказным бесстрашием, способностью не теряться в любых обстоятельствах. Если б не был немцем.
Ну и вообще — не ее тип.
Таня много думала о том, кого могла бы полюбить. И представляла себе его совершенно ясно, до мельчайших подробностей.
Внешне Он походил на Збигнева Красовского. Стройный, но крепкий. Пышноволосый шатен. С резными чертами лица, высоким чистым лбом. С серьезными внимательными глазами. Но не дубина, как Збигнев, а умный, тонко чувствующий, всё понимающий без слов. Храбрый — но не по-звериному, как Панцер-Карл, а по-человечески. И очень, очень добрый, потому что злости у Тани хватит на двоих. Сильный, но ранимый — чтобы нуждался в ее защите. Как бы она Его оберегала от любой беды! Никто никогда не причинил бы Ему вреда, пока она рядом. Ну и — это само собой — Он должен быть русский. Любящий литературу, начитанный. Услышал начало цитаты — и продолжил.
Она часто про Него мечтала, иногда даже с Ним разговаривала. Он, правда, больше слушал, как она рассказывала про свою жизнь. Но как слушал!
К концу дня Таня твердо решила, что сбежит, когда рота будет возвращаться в тыл. Боевое дежурство в городе-крепости было организовано так, что после суток на передовой бойцам полагались сутки отдыха.
Сначала сказала командиру, что лучше останется на месте, потому что опять заступят ее фольксштурмовцы. Чего зря таскаться взад-вперед? Но Шредер и слушать не захотел.
— На время пересменки здесь задержатся только пулеметные расчеты. А тебе после двух суток фронта подряд положено двое суток отпуска. И не спорь. Эту систему не дураки придумали. Когда человек долго на передовой, у него притупляется инстинкт самосохранения. От этого возрастают потери.
Велел все время быть рядом с ним. Очень боялся, что она окажется на каком-нибудь простреливаемом месте и попадет под пулю русского снайпера. Если Таня хотела отойти, Михель сразу вскидывался: «Куда?» Ей понадобилось по нужде — проводил во двор и ждал за дверью. Вот уж воистину:
И все время учил, как выжить на войне. Главное, говорил, знать, когда двигаться, а когда нет. На передовой без необходимости перемещаться не надо. Забился в щель, прикинулся булыжником. Но если надо поменять позицию — делай это четко и быстро. Перебралась — снова: бух, и застыла. Нет тебя.
Ну и прочее подобное. Надоел ужасно.
Сбегу по дороге, обещала себе Таня.
Но черта с два. Когда перед полуночью остатки роты тихо-тихо крались через широкую Штайнштрассе, Михель взял Таню за руку. Не отпускал, пока не оказались на батальонном командном пункте. А оттуда отправил в госпиталь с провожатым. Наверно, и сам бы пошел, да его к какому-то ротмистру Шмидту вызвали.
На прощанье щелкнул по носу.
— Счастливо, сестренка. Героическая ты девушка. Но больше на передовой мне не попадайся. Сразу отправлю в тыл. Нам такие живые нужны.
Назад в центр Таня плелась совершенно убитая. Наши были рядом, она их видела совсем близко — и такое ужасное невезение!
Не разучилась бы плакать — лила бы горькие слезы, а так только злобно скалилась и шмыгала носом.
Зам по строевой
— Товарищи офицеры, как вы знаете, ночью будет передислокация. Прошу слушать очень внимательно, особенно новеньким, которые из пополнения. Смотрим сюда, товарищи.
Комбат Репин взял сухую ветку, исполнявшую роль указки, повернулся к карте. В комнате, где Рэм получил от усатого адъютанта и невидимого Вали назначение в третью роту, собрались все офицеры батальона. Кто-то сидел на подоконнике, кто-то на полу, привалившись спиной к стене.
Время от времени по впалым щекам стоявшего перед картой капитана пробегала судорога, и тогда он на секунду-другую прерывался. Можно было бы подумать, что командир еле сдерживает раздражение, но Рэм, докторский сын, сразу определил по желтому цвету лица, что у комбата язва и сейчас, наверное, как раз приступ. Удивительно, сколько на передовой нездоровых людей, гораздо больше, чем в глубоком тылу, в том же Оппельне, подумал Рэм. У комроты Лысакова вон жесточайшая ангина, еле сипит. И во взводе чуть не половина простуженных. Но это всё вроде как не считается.
За столом сидело остальное батальонное начальство: замполит Левонтьев, адъютант со своими гусарскими усишками и какой-то старлей, откинувшийся на спинку стула и спустивший ушанку на самый нос. Было видно только нижнюю часть лица невероятной для фронтовых условий, прямо-таки глянцевой выбритости.