ЖАН.
АЛИНА.
Ну если это любовная история...
ЖАН.
Это любовная история в общем смысле, не лично с ней.
АЛИНА.
Из жалости?
ЖАН.
Нет. Просто есть вещи, которые я не могу допустить. Я не могу смириться с тем, что становишься старым и одиноким… Я с ней стал… в порыве возмущения, а теперь не знаю, как из этого выпутаться… Она решит, что я её бросил потому, что она старая, а ведь на самом деле наоборот, я начал с ней поэтому, и бросаю вовсе не потому, что она старая…
АЛИНА.
Как долго это тянется?
ЖАН.
Не знаю. Надо посмотреть в твоей энциклопедии…
АЛИНА.
Не валяй дурака!..
ЖАН.
Бывшая певица. Кора Ламенэр.
АЛИНА.
Не слыхала.
ЖАН.
Естественно, она пела до войны.
АЛИНА.
Когда ты видел её в последний раз?
ЖАН.
Я от неё.
АЛИНА.
Интересно! Похоже, там у тебя дело спорится…
ЖАН.
Не будь змеёй. Если бы ты меня выгнала и сказала бы "прощай", я бы тебя понял, но змеёй быть не надо. Ты ведёшь себя, будто я тебе изменяю с другой женщиной. Но это ведь совсем не то.
АЛИНА.
Потому что она уже не в счёт, она перестала быть женщиной?
ЖАН.
АЛИНА.
Ах вот что, ты действуешь по экологическим соображениям?
ЖАН.
Не будь змеёй, Алина, не будь змеёй…
АЛИНА.
Какая она?
ЖАН.
Не очень видно, сколько ей. Зависит, конечно, от того, как смотреть. Если глаз злой… Если глаз ищущий, то всегда можно что-то найти. Конечно, морщины, кожа увядшая, вялая, обвисшая… Если не придираться, если забыть про её грифельную доску…
АЛИНА.
Господи, что ты несёшь? Какая грифельная доска?
ЖАН.
Грифельная доска – счёт продуктов и выпивки, взятых в кредит. Примеры. Он весь в долгах, у него везде грифельные доски. Цвет синеватый, пепельный. Понимаешь? Мадемуазель Кора вся в долгах. Шестьдесят пять лет, даже больше. Учитывая синеватый, пепельный цвет этого камня… Получается тяжело. Жизнь открыла ей счёт, и он всё возрастает.
АЛИНА.
И ты пытаешься его уменьшить?
ЖАН.
Я сам не знаю, что я пытаюсь… Жизнь берёт у тебя многое в долг, а ты всё ждёшь, что она тебе его отдаст… …а потом наступает момент, как с мадемуазель Корой, когда ты начинаешь чувствовать, что теперь поздно, что жизнь никогда тебе не возместит того, что должна, и тогда тебя начинают терзать страхи… То, что мы, добровольцы, называем "страхи царя Соломона".
АЛИНА.
И тогда ты решил отдать долг мадемуазель… как её?
ЖАН.
Кора. Кора Ламенэр. А меня зовут Марсель Прокляд.
АЛИНА.
Короче, ты пытаешься вернуть мадемуазель Коре то, что ей задолжала жизнь, поскольку в шестьдесят пять лет уже нельзя ждать, пока жизнь с ней сама рассчитается?
ЖАН.
Надо попробовать, что поделаешь. Вот уже шесть месяцев, как я работаю на SOS, это вопрос профессиональной совести.
АЛИНА.
И теперь ты чувствуешь, что зашёл слишком далеко, и не знаешь, как из этого выпутаться?
ЖАН.
Заметь, я сам понимаю, что это сугубо временная ситуация. Она знает, что я негодяй и что в конце концов её брошу. Это такой репертуар.
АЛИНА.
Какой репертуар? Что ты несёшь?
ЖАН.
Так всё происходит в жанровой песне. Это её репертуар. Она только их и пела. В этих песнях всегда всё плохо кончается. Этого требует жанр. Женщина там либо бросается в Сену со своим новорождённым ребёночком, либо парень убивает её, либо дело кончается гильотиной, либо туберкулёзом и каторгой, либо все это происходит одновременно. Тут ничего не поделаешь, можно только слёзы лить.
АЛИНА.
Да ну тебя к чёрту, ты нагоняешь на меня тоску. Что ты будешь делать?
ЖАН.
Если ты скажешь: либо ты, либо она…
АЛИНА.
Не рассчитывай на меня. Это слишком легко.
ЖАН.
Когда мадемуазель Кора спала в моих объятиях, мне стало по-настоящему страшно, потому что я почувствовал, что мне легче задушить её, когда она счастлива, чем бросить. Мне надо было только чуть крепче её сжать, и мне больше не пришлось бы причинять ей горе. Она такая одинокая, такая несчастная и подавленная, что мне хотелось её удавить совсем. Понимаешь?
АЛИНА.
Более или менее.
ЖАН.