Третий возраст

Я поехал дальше. Она рванулась ко мне, снова уткнула своё лицо мне в плечо, и каждый вздох давался ей с невероятным трудом, словно она боролась за него с воздухом. Маленькая девочка, которую загримировали и переодели в старуху и которая не понимает, как это сделали, когда и почему… Потом она плакала уже тихо, от меня она отодвинулась и плакала одна в темноте, как это обычно и бывает. Я поставил такси на тротуар.

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.

Я, наверно, жутко выгляжу.

Мадемуазель Кора открывает сумочку, вынимает оттуда три купюры по сто франков и протягивает их Жано.

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.

Возьми, Жано. У тебя были расходы.

ЖАН.

Я едва не рассмеялся. Сутенёр, перо, африканские батальоны… Я взял бабки… Она даже не успела зажечь свет, я обнял её, и она тут же забормотала "нет, нет" и ещё "сумасшедший" и всем телом прижалась ко мне. Я её не раздел, так было лучше, я приподнял её и понёс в спальню, ударяясь о стены, бросил на кровать и дважды подряд, без перерыва, овладел ею, но на самом деле не только ею, а всем миром – потому что вот оно, бессилие перед порядком вещей. Я почувствовал себя совершенно опустошённым от несправедливости и гнева. Некоторое время она ещё стонала, а потом затихла. Во время нашей близости она очень громко выкрикивала моё имя, и ещё "мой дорогой, мой дорогой, мой дорогой", она думала, что это относится лично к ней, но на самом деле это было что-то гораздо большее. Мы лежали в темноте, поэтому мадемуазель Кора была красивой и молодой, в моих объятиях, в моей душе, в моем сознании ей было восемнадцать лет. Я чувствовал, как тело мадемуазель Коры бьёт крылами, как птица в бухте, залитой нефтью – она тщетно пыталась взлететь. Повсюду убивают, а я не могу быть везде в одно и то же время. Ваш номер не отвечает. Марсель Прокляд, бывший Жано Зайчик. Царь Соломон ошибся этажом. Нужно было телефон установить в доме на сто миллионов этажей, а коммутатор должен быть в сто миллионов раз мощней. Но ваш номер не отвечает. Я ласкал мадемуазель Кору, снова и снова, так нежно, что и вообразить нельзя. Наконец что-то было в моей власти… Потом я помог ей раздеться, снять платье и остаться голой, потому что я смелый. Я чувствовал себя гораздо спокойнее, чем до этого, когда она бормотала "о да, дорогой", "да, да, сейчас", "да, да, я люблю тебя", и вовсе не из-за этих слов, которые ничьи, но все же подтверждают твоё присутствие, а из-за её голоса, который говорил о том, что она совсем потеряла голову. Я никогда ещё никого не делал таким счастливым.

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.

Тебе хорошо со мной?

ЖАН.

Конечно.

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.

Я сделала тебя счастливым?

ЖАН.

Честно говоря, у меня глаза на лоб полезли, потому что это уж чересчур. (мадемуазель Коре)Конечно, мадемуазель Кора. …Она несколько оживилась, и рука её стала меня искать, словно она хотела мне доказать, что она мне нравится, а потом она вся целиком этим занялась, нервно, словно впала в панику, и ей было необходимо насчёт чего-то успокоиться. Я её успокоил. Когда девчонка, не имеющая никакого опыта, хочет себе доказать, что она вам нравится, это всегда волнует, а у мадемуазель Коры уже не было никакого опыта. Она всё делала крайне неуклюже и судорожно, словно надвигалась катастрофа. Мадемуазель Кора прилипла губами к моим губам и снова принялась бормотать "моё обожаемое сокровище", "чудо моё, любовь моя", и это было скорее трогательно и согревало сердце, нынешние девчонки никогда тебе не скажут "обожаемое сокровище" или "чудо моё, любовь моя". Поэзия теперь стала другой. Потом она ещё долго лежала совершенно неподвижно, словно мёртвая, но при этом держала мою руку в своей, чтобы, видимо, быть уверенной, что я не улечу. Тишина стояла такая, что даже шум машин с улицы не нарушал её. Бывают же такие хорошие минуты, когда никто ни о ком не думает и на всем свете царит мир. Я был исчерпан, а это всегда уменьшает тревогу. Недаром говорят о пользе физической нагрузки, о благостном воздействии тяжёлой работы. Мой отец мне говорил: "Если ты каждый день вкалываешь восемь часов в шахте..." Профессия шахтёра – это не просто так... Она встала, чтобы пойти в ванную комнату. Я протянул руку, чтобы зажечь свет.

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.

Нет, нет, не зажигай...

ЖАН.

Я зажёг. Никогда не видел восемнадцатилетнюю девчонку, по которой проехалось время, время – самый беспощадный враг травести. Единственное место, где она допустила промашку, это низ живота. Он был совсем серый. Понадобилось несколько секунд, чтобы я понял, в чём дело: она не покрасила там свои волосики, оставила их седыми, потому что потеряла надежду. Она говорила себе, что, так или иначе, никто их никогда больше не увидит. Я вдруг впал в отчаяние. Захотелось всё бросить и бежать отсюда со всех ног, всё это бессмысленно.

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.

Хочешь чего-нибудь выпить?

ЖАН.

Если у вас есть кока…

МАДЕМУАЗЕЛЬ КОРА.

Нету, но обещаю, что в следующий раз будет…

ЖАН.