Третий рай

Санек заметил, что на загорелом пальце ноготь очень коротко пострижен и без следов лака - хотя в его мире учительницы щеголяли и в кольцах, и с маникюром. Но дальше на эту тему поразмыслить он не смог - Рут, отшвырнув его в сторону, ринулся за детворой, длинный, нескладный и расхлябанный, крича что-то оправдательное и вздымая тощие руки.

Санек тоже хотел было рвануть во след, остановить товарища по несчастью - но невозмутимая старуха проговорила еле слышно какие-то слова, и Рут отлетел назад, словно ударившись об какую-то стену. Санек замер, как соляной столб из совсем уже ветхого завета - испытывать на себе действие неведомого оружия он не собирался. Старуха же, продолжая гудеть что-то назидательное, простерла широкие рукава над головами учеником и повела их к выходу.

Саша осторожно, боясь неведомого удара, сошел с крыльца и двинулся к поверженному Руту. Он уже прокручивал в голове все известные ему способы реанимации, моля бога, чтобы не пришлось применять искусственное дыхание - когда Рут спокойно поднялся и стал отряхиваться. Он казался трезвым и озабоченным.

- Доигрались. - пояснил он, заметив настороженно пробирающегося к нему Санька. - Тут то, что вы называли патриархатом. Если Семеныч скажет хоть слово против меня, то беда. Надо будет контакты налаживать с другими общинами. А я им когда-то уже отказал. Здесь, собственно говоря, весь цвет собран. А там...

Рут поморщился, выражая свое отношения к "тем".

- Ты чего крадешься? Иди спокойно. Чужих тут нет, а я на волну управления не настроен.

- На какую волну? - Санек был удивлен. И не только неведомой "волной управления", но и преображением собутыльника. Тот стал уверенным, спокойным и холодным. И, став таким, от вопроса лишь досадливо отмахнулся.

- Да не поймешь ты пока...а может, и поймешь... ты помнишь, как лодка, на которой вас везли, сама по себе управлялась? А если бы ты захотел стрельнуть, то ничего бы у тебя не вышло. Ружья были заблокированы. А как оно, тебе знать не нужно.

Рут направился к калитке, но Санек, еще не окончательно трезвый, прокричал ему вслед.

- А что Таньке-то сказать?

Рут выпрямился, словно меж лопаток ему угодил камень, потом медленно повернулся с ничего не выражающим лицом.

- Таньке - это Стёнке? - осведомился он ледяным тоном. - а что ей можно передать? Ничего. Пусть живет своей жизнью. Такой, какая ей нравиться. Насколько я знаю, в той жизни мне места нет. Да, в общем-то, и не надо!!

Он неожиданно улыбнулся - искренне, во весь рот, каждой морщинкой возле вспыхнувших глаз - и размашисто зашагал прочь.

Санек, голова которого еще гуда и от пережитого, и от бродящего в крови спирта, только пожал плечами. Он не понимал, как можно не попытаться срастить то, что давно разорвано? Ведь были же у них счастливые моменты, так почему бы не попытаться их повторить?

Но Саня не долго раздумывал о странном поведении Рута - надо было что-то делать. Ему было- про прежнему муторно, кратковременное похмеляющее действие водки закончилось и измочаленный организм начал бунтовать. Был бы Санек в своем времени и среди своего народа, он бы знал, что делать. Он спокойно вышел бы на улицу и подошел, просто подошел к магазину. Уже через несколько минут к нему бы приблизился с немым вопросом в собачьих слезящихся глазах какой-нибудь бедолага с горстью мелочи. Санек бы достал свою десятку, стараясь не обращать внимания на идущий от алкаша плотный запах беды - заброшенного жилья и слежавшейся пыли. Вместе они бы наскребли на баклажку пива, и мир на короткое время опять повернулся бы к ним своей не самой отвратительной стороной.

Чем бы все это закончилось - одному Богу известно, но известно и другое - в каком бы состоянии пьяный не полз домой, на него никто не смотрел как на дикого зверя. Могли сожалеть о пропащей жизни и разрушенной семье, могли сочувствовать жене, которой - если она есть - предстояло кормить, раздевать и укладывать пьяное мурло. Могли даже ограбить при случае, свои же товарищи- алкаши, пойти на такое преступление ради продолжения банкета. Могли избить в ментовке, могли убить бандиты. Могло произойти все, что угодно - но спиртное продавалось и рекламировалось, и никто не мог избежать постоянного подспудного внушения со всех сторон. И к пьяным относились, скорее, как к братьям по неразумию - сегодня ты валяешься, грязный, в крови и моче, а завтра, может, я и сам переберу и меня ради десятки забьет ногами наркоман, такая же жертва еще более страшной отравы.

Народ любил пьющих в меру; народ гордился своей способностью пить много и с утра идти на работу. Народ устраивал состязания - кто выжрет больше водки, с которых людей увозили в реанимацию, а оттуда жадные до дармового спирта отправлялись прямиком на небо, отчитываться о грехах. Для того, чтобы оправдать любой позорный поступок - если, конечно, оправдания слушал не уголовный следователь - достаточно было сказать. "Ну, перебрал, сам не знаешь, что ли, как это бывает." и собеседник сочувственно кивал головой. Обычно инцидент этим и исчерпывался.