Третий меморандум. Тетрадь первая. Первоград

Вечер, праздник. Я махнула на все рукой, позвала своих гимназисточек, чтобы «никто не ушел обиженным»[17] (приехали! Никогда не думала, что цитатомания коснется и меня. Видно, быть этим книгам местной Библией). Тосты, конечно, эта земляничная гадость, Родька подкинул спирта мужикам, Леонид увивается вокруг длинноногой Светочки, демонстративно делая вид, что я ему друг, товарищ и сестра, Саня увивается вокруг меня, танцует, как медведь, но искупает это потоком медового красноречия, так что никто больше не решается подступиться, памятуя вечеринку на Первомай. Да, это я сейчас задним числом анализирую, а тогда было: сигарный дым, пьяный дурман, этакие все славные, особенно славный и ласковый Саня – и злой, нехороший, негеройский Валерьян. Недостойный, вот как.

Кто кого совратил – это еще вопрос. Смешно, но общение с девочкой Анечкой пошло Сане на пользу: он приобрел уверенность, которой раньше явно не хватало. Воистину, «уча – учишься сам»…

Удивительно, повторю, что эти события выбили меня из колеи. Ну, переспала со старым любовником, ну и что? А что делать-то?

Виновата перед Валеркой. Или нет? Чувствую так, уж во всяком случае, не собираюсь его насовсем менять на Казакова. С Саней гораздо, гораздо тяжелее, нервный он какой-то… Но и с Валерьяном по-прежнему уже не смогу, все-таки пещеры легли между нами. Или это скоро пройдет, забудется? Черт, запуталась совсем, пишу как по кругу, одно и то же, не знаю, что делать. С третьей стороны, в Новомосковске сейчас делать нечего, а проситься у Сани без нужды – вообще его с ума свести. Он сейчас затаился, как мышь. Как ребенок, скушавший банку варенья. Ждет, что будет, – ему, видимо, и хочется, и колется, и лестно меня, так сказать, «отбить», и мечтает быть скорбным рыцарем пропавшей дамы. По крайней мере, особо не пристает…

А вот сейчас взять и пойти по рукам. А, консулы мои?

* * *

Казаков остановился, по-хозяйски уперев руки в бок и озирая поле. Хлеба колыхались. Под носом координатора вглубь ровной глади золотистых колосьев убегала тропинка. Наличествовало и голубое небо, но общую идиллическую картину, милую сердцу почвенника, портили сторожевые вышки на горизонте.

– Рожь, – сказал из-за спины Казакова Леонид. Казаков обернулся и еще раз оглядел министра сельского хозяйства. Министр носил мешки под глазами и короткую каштановую бороду. Мятая расстегнутая рубашка обнажала рельефную загорелую грудь. На левом кармашке рубашки косо висела сине-голубая орденская ленточка.

– Вон там, – Крапивко мотнул головой, – дозревают картофельные грядки. Как ты знаешь, огурцы мои орлы уже добирают. Помидоры что-то отстают, и это плохо…

Казаков поморщился. Он вспомнил, какими криками и скандалами сопровождалось выделение охотников на засолку огурцов, квашение неожиданно быстро подошедшей к лету капусты и копчение рыбы.

– Ближе к делу, Лень. Все это я знаю.

– Саш, я тебе точно скажу вот что. Половина всего этого, – Крапивко обвел посевы широким жестом, – сгниет на корню, если ты не объявишь всеобщего государственного аврала.

– У вас же трактора, – слабо возразил координатор.

– Картошку тракторами не копают, – грустно объяснил Леонид. – Мы обеспечим рожь, мы обеспечим помидоры, морковь даже, прочую мелочь, но десять гектаров картошки придется убирать студенческими методами.

– Хорошо, – устало согласился Александр. – На Совете подсчитаем…

– Думается, это может вызвать недовольство, а?

– Ну? – Координатор помедлил. – Ну, говори, спец по народному настроению. Я же вижу, ты снова хочешь сказать что-то типа «шевалье сан пер»…

– Может, я был неправ? – неопределенно улыбнулся Крапивко.

– Прав, прав. Раскалывайся!

– Так вот, я так думаю, что раз недовольство будет и так, не стоит его обострять. Понимаешь? Карикатуру эту хорошо бы, скажем, дезауви… дезавуировать. А то у строителей руки от злости трясутся, а ты их еще на картошку бросишь!

Казаков улыбнулся своим мыслям. Пресловутая карикатура появилась на Доске через день после его памятного разговора с Кеслером. Черной тушью, контурно, но очень уверенно были изображены три лавки, за окнами которых – гробы, венки и траурные ленты. Над лавками надписи: «Похоронное бюро "НИМФА"», «Погребальная контора "Добро пожаловать"», «Похоронных дел мастер Безенчук и Кº»[18]. Перед лавками на длинной скамье сидят три изможденных человечка и с надеждой смотрят на Валери в комиссарской куртке, изображенного слева. Валери вещает: «Господа, расширяйте заведения! Я назначен вашим градоначальником!» На общем черно-белом фоне рисунка ярко выделялась синяя борода Валерьяна.

В первый же вечер карикатуру сорвали. Наутро на доске появилась копия, Казаков мягко справился у Жукова, как насчет свободы мнений. Жуков дико глянул, промолчал, карикатура осталась, строители ходили обозленные, участились стычки…

– Эта история будоражит даже моих, – помедлив, произнес Леонид. – Сань, заканчивай.

Казаков хотел было изумленно поднять бровь и спросить: «О чем это ты», но сдержался. При всей внешней безбашенности, Крапивко был человеком проницательным, а главное – пока еще доброжелательным.