Третья

Я чувствовала себя попавшей в клей мухой. В самый теплый испытываемый из всех янтарь, я залипла в нем, и, когда Арнау наклонился надо мной, чтобы сказать: «Я не буду входить, не беспокойся», лишь ощутила, как проваливаюсь в дурман ожидания еще сильнее. Они сделали это со мной, они отключили мою голову. Оставили голую чувствительность, обнаженные нервные окончания и пустой лист вместо логики.

Он опустился на колени ‒ Эйс, положил теплые ладони на обнаженные бедра – собственник, созерцающий вотчину, и я слабо дернулась. Ладонь Гэла, накрывавшая мне рот, не расслаблялась. Когда он успел мягко зажать мне обе руки? Полностью лишил сил еще до попытки оказать сопротивление, предотвратил саму мысль об этом.

Предатели, … которых я хотела больше всего на свете.

Я закрыла глаза – они связали меня изнутри, а после меня коснулся язык Арнау.

И это было даже не началом конца ‒ это было сразу концом. Бархатный язык, горячий, мягкий… И стало ясно, что я уже не смогу сказать нет, что я вообще ничего не смогу сказать. Только два мужчины рядом и их добровольная податливая собственность, с которой они всегда будут обходиться максимально нежно. Дрожь, прошедшая по моему телу в момент прикосновения Эйса, перешла на Коэна – я впервые в жизни ощутила, как удовольствие от одного может физически передаваться другому. И уже давно в мою попку упирался его большой налитой орган, упирался аккурат между ягодицами ‒ я лежала с зажатым ртом, лежала прямо на его каменном члене. А мои самые чувствительные места ласкал языком еще один «хороший мальчик». Ласкал неспешно, очень умело, гладил бархатом, посасывал…

Я не заметила, когда Гэл отпустил мои руки и мое лицо – он знал, что сопротивляться я уже не буду, ‒ но заметила, когда разошлись полы моего халата, потому что развязался шелковый пояс. И обе ладони Гэла легли на мою грудь, сжали ее, пальцы нежно сдавили соски.

В этот момент мне навсегда стало понятно, что я никогда уже не откажусь от четырех рук. Никогда. Не смогу. Это наркотик, когда ты ничего не видишь, не слышишь, но все чувствуешь. Я дрожала, я не подозревала, что могу ТАК чувствовать, что могу пропускать через себя столько… В моей голове активировались все центры чувствительности. И еще я не знала, что можно так нежно и настойчиво ласкать языком, что все можно делать так правильно, так вкусно.

Они оба распахнули во мне всё.

Пальцы Арнау скользнули внутрь осторожно, и я выгнулась. Мое лицо гладил Коэн – он был успокаивающе-возбуждающим, говорящим «я здесь, все хорошо»; язык Арнау – медовый нектар. Знай я об этом таланте заранее, я бы заплатила Эйсу за сеанс, я бы встала в очередь…

А после Коэн погрузил в мой рот палец, взорвав мне мозг ощущением погруженного в рот члена. Мою грудь гладила горячая ладонь, у меня между ног орудовал самый сексуальный дьявол из всех возможных… Сколько можно было держаться в этих условиях?

Они взяли меня изнутри и снаружи, я никогда еще не принадлежала никому, как принадлежала сейчас им.

И никогда я не испытывала таких оргазмов – навыворот, насквозь… Слышала и не слышала шепот Коэна «все хорошо, я тут…», его дыхание обжигало шею. Упругий язык Арнау смягчился, когда мое тело сотрясли судороги. Я проваливалась в ярчайшую смерть, в сияющую пропасть, до дна которой мне никогда не позволили бы долететь четыре руки. Двое мужчин, принимавших каждую испускаемую мной волну, пропускавших ее через себя.

Меня больше не было для себя, для этого мира, я пребывала где-то еще – обнаженная, наполненная и отдавшая.

Но поцелуй Эйса, склонившегося надо мной, я запомнила. Его губы, мой собственный запах на его лице. А еще фразу чуть позже, долетевшую из другой галактики: «Зачем я пообещал не входить? Сука, я в душ…»

Меня гладил Коэн. Не пытался вернуть с орбиты, на которой я пока пребывала, просто дарил ощущение «я рядом».

И я больше не помнила про синее платье, про то, что Гэлу, наверное, тоже нужно в душ. Я вообще больше ни о чем не помнила.

* * *

(Billie Eilish – WHEN I WAS OLDER Music Inspired By The Film ROMA)

Он гладил меня по щеке ‒ Эйс.

И никогда еще я не видела в его глазах такую теплую глубину, такую странную открытость – отражение моей собственной.

Оказывается, я уснула на софе, отключилась. И кто-то заботливо подложил под мою щеку подушку, укрыл одеялом.

Они дали мне поспать. Коэн, силясь не шуметь, готовил обед.

А Арнау сидел рядом. Я полагала, я буду ощущать стыд, но он ушел. Окончательно и навсегда. Пали все стены внутри меня: сегодня я открылась этим ребятам, впустила их в себя на всех уровнях и более не собиралась этого стесняться. Не собиралась краснеть, прятать глаза, тушеваться – я приняла себя и все, что происходит, понимая лишь то, что, если между нами теперь случится неприятность, мое сердце треснет очень легко. Потому что более ни брони, ни щитов, ни заслонов.

Мне было бы сложно пережить колкости Эйса, находясь в таком состоянии, но его шерсть впервые пригладилась до ровной, шелковой. И этот взгляд, полный нежности…

Я пошевелилась, спросила хрипло со сна.