Трав медвяных цветенье (СИ)

Стало мужику досадно… Вымок, как курица. А ведь и кожаный походный мешок на спину набросить поторопился… и провощенную холстину, пополам сложенную да на одном конце сточенную – как раз для таких случаев – на голову накинул… Ничего не помогло! Враз и холстина промокла, и под кожан хлынуло… Но кое-что, особо сокровенное – Стах знал – наверняка уцелело. Уложенные в кожу грамотки под седлом. Ну и – надеялся – армяк, затиснутый в тороку.

Он ещё поколебался, искать ли ему убежище. Наставница-туча доброжелательно подсказала, ненавязчиво грохнув на голову первую горсть льда.

– Учит… учит, – понимающе усмехнулся Гназд, направляя лошадь по низу глинистого холма, где – помнил – был срыт крутой скат, тем самым образуя хоть неглубокий, а навес. Спустившись – всё крепче и крепче получая частой увесистой крупы по спине – молодец нежданно был вознаграждён!

Кто-то – относительно недавно, поскольку Стах этого пока не видал – серьёзно вкопался в вертикально срезанный бугор. Кто-то не поленился, имея, несомненно, свой интерес – довольно глубоко выдолбить уступ, навалив глину по обе стороны выбоины. Получилось весьма ёмкое убежище, куда можно было завести коня и надёжно укрыться самому. Что Стах немедленно и сделал, сквозь ливень и град не особенно разбирая, куда его прижало.

Осмотрелся уже внутри, под защитой нависшего уступа, когда ледяная бомбёжка перестала последние мозги вышибать. Отряхнувшись кое-как и сбив мёрзлое крошево, облепившее голову и плечи – осмотрелся. Глаза ещё застилала стекающая с волос вода – однако же рассмотрел он, что находится в пещере глубиной не менее трёх шагов, с широким входом, укреплённым, дабы не обвалилась глина, поперечным бревном, поддержанным снизу двумя стояками. Похоже, сюда временами загоняли скот. Навозу на земле хватало – подсохшего, частично уже употреблённого для топки. Посерёдке нашлись остатки кострища. Стах жадно кинулся к нему, разгребая золу и уголь – но понял, что отсюда огонька не добыть. Впрочем, он не огорчился. Судьба и так явно благоволила ему, предоставив столь славный приют, да вдобавок снабдив запасом соломы, хвороста и брёвен, сваленных у задней (где не замочит) стенки.

Первое, что сделал Гназд – едва отжав, сколь сумел, воду с кафтана – это разнуздал коня и устроил так, чтобы неровно, порывами валившийся и понемногу нагребавший глухую хрустящую стену град не особо задевал его. Поить лошадь при таком положении было явно лишним, а вот устроить к морде торбу промокшего овса, пожалуй бы, не мешало. Наладив лошадиную жизнь, Стах попытался развести огонь.

Благословляя того, кто соорудил замечательный вертеп и оставил бедствующему путнику сушняк – он привалил друг к другу в кострище два небольших бревна и обложил их хворостом, в дебрях которого пристроил пук соломы. Ветер задувал основательно. Стах, прикрывая солому и снятым с коня седлом, и всем своим телом, легонько ударил огнивом. Вместе с армяком в кожаной тороке оно уцелело от воды.

Повозиться пришлось изрядно, искря на солому и нежными дуновениями пытаясь удержать пламя, но рано или поздно – огонь ожил и охватил сухие ветки, а там и бревно обнял. Несмотря на порывы ветра, костёр разгорелся. Горел себе то с мирным потрескиванием, то со внезапными бросками языков к дальней стене.

Стах устроился возле неё, надеясь согреться. Пришлось снять с себя платье верхнее да исподнее. Воткнул по краям костра несколько крепких длинных веток: просушить одежду. Сапоги, плотно сидящие на ногах, вымокли только поверху.

Когда со всем разобрался и согрелся, напялив армяк на голо тело – только тогда, прислушиваясь к рёву непогоды, уразумел, от какой заварухи спасся. За пределами землянки бушевала буря. Ливень хлестал пополам с градом, причём мелкая сечка то и дело перемежалась с крепкими порциями увесистых ледышек. Они пригоршнями отскакивали во все стороны от постепенно, но упорно нарастающего снежного вала на границе с вертепом и порой с шипением прыгали в огонь. Те же, которые почти долетали до Гназда, оказывались с лесной орех величиной. Молодец поднял один такой, пальцами повертел – и посвистел печально, загрустив о зеленях в поле, о звериной да птичьей молоди.

Некоторое время он сидел у костра, расслабленно примостившись между внутренней стеной и дрожащим пламенем, неподвижно глядя на него и совершенно не слыша треска горящих сучьев: грохот от падающего льда стоял невообразимый. Било о землю, о прибрежные камни, о гнущиеся и ломающиеся деревья. Било лёд об лёд. В какой-то момент град вроде бы слабел, приостанавливался – а затем, будто спохватившись, свергался с небес утроенной силой. Временами где-то там, во внешнем мире, не закрытом толщей уютных глинистых стен – содрогалась земля, рушились смытые откосы, валились вывороченные деревья. Река ревела и бугрилась мощными бурунами, брыкалась, как норовистая лошадь. Гназд только плотнее закутывался в армяк и с сочувствием думал о тех, кому не попалось накануне подобное убежище.