Трав медвяных цветенье (СИ)

Краем глаза глянув на девку, молодец усёк, что наряды с себя она соскребла да наземь хлюпнула – и сразу со страстной жадностью зажалась в армяк, слегка попрыгивая на одном месте.

С той стороны всё ещё стоял дробный стук. Не от прыжков – определил Гназд. От зубов. Потому у девки ни слова нельзя было добиться.

«Ладно, – подумал он, – прыгай себе... А мне придётся тряпки твои над костром устраивать. От тебя, видать, толку не будет». Пожалел мужик рыбину, не поленился – ухватил, подошед, брошенное платно – выкрутил, сколь вышло – и укрепил на колышках у костра. Развесившись, платно платьешком оказалось, рябеньким таким, сереньким... потому и не разобрал Стах поначалу... в хрустком граде оно серебристой чешуёй помнилось... и впрямь – рыба...

Ещё кое-что мокрое подобрал он, на ветки у огня нацепил – а девка всё скачет, всё стучит зубами-костями, всё дрожит – аж в глазах мельтешение. Думал – вот-вот согреется, да только дело нейдёт. Что-то неладно с русалкой. Сколько ж можно дёргаться?

Гназд подложил в огонь древесный комель. Обернувшись к поскакушке, покачал головой, усмехнулся сочувственно:

– Что, плотва? Никак не сомлеешь?

– Ага... – едва слышно пролепетала та и зашлась судорогой, едва не нырнув в костёр.

– Ах, ты... – озабоченно вздохнул молодец, – чего ж с тобой делать-то? Кипяточку б тебе... али винца повеселей, – и добавил с досадой, – ай, нет ничего... и плошки-то никакой... всегда носил – а нынче...

Девка всхлипнула.

– Ну-ну-ну! – строго одёрнул Гназд, – щас обойдётся.

С сомнением приподняв перевёрнутые на жердинах сапоги, прикинул их глазом на рыбку. Сапоги, конечно, оставались влажноваты, но попытаться обуть в них эту прыгалку не помешало бы. Авось, поможет.

Скривившись от душевных колебаний, Стахий стащил сапоги с жердей и поставил перед закутанной в армяк девкой:

– Суй ноги!

Девка замерла от неожиданности – и, помедлив, осторожно погрузила в сапог одну ногу, в другой – другую...

Зрелище предстало нелепейшее. Стах едва сдержался, чтоб не плюнуть с досады. «Ну, и чучело! – подумал зло, – небось, и дура. И то! Кого понесёт в грозу по откосам? Чего дома не сиделось?»

И всё ж дуру было невыносимо жалко. Покряхтев сердито, повздыхав тяжело – перебрав в голове все возможные способы обогрева – наконец решился мужик: придвинул к себе жертву стихии обеими руками за плечи и, усадив рядом, притиснул в самому боку. Девка молча шарахнулась.

– Тише, тише... – удержал её Гназд, – огонь огнём, а вместе лучше...

И закручинился:

– Эх, ты... карась!

Она возражать не посмела, слегка ещё потряслась меленько, осторожно потопорщилась – и затихла.

– Эх, ты... – ещё побурчал Стах, прижимая мерзлячку к себе и через армяк растирая спину широкой ладонью.

Даже пошутил несколько раз.

Вспомнил, как мальчишкой баловался, дружков дыханьем сквозь тулуп обжигая.

Особенность есть такая у тулупов да шуб: чем они толще – тем жарче нагревается проходящий чрез них напор горячего воздуха, кой образуется от плотного прижимания рта к рыхлой поверхности одежды и с силой направленного туда дыхания. Порой вскрикивали мальчишки, когда внезапно такой жгучий заряд получали.

Кикимору свою Стах тоже прожарил таким образом. Подмигнул озорно меж крепких выдохов:

– Ничего, ёрш! Терпи жару – ради пару!

И с удовлетворением заметил, что дрожать она принялась всё легче, да реже – а там и совсем никак.

Некоторое время Стах старательно тёр девке бока и плечи, потом притомился и бросил. Но рук – не отпустил. Всё-таки – была она девкой, и держать её, какую-никакую, в руках было приятно. Приятность эту мужик ощущал.

Рыбка постепенно подсыхала, согревалась, шевелилась уже мирно, не заполошно. Перестала судорожно зажимать на себе армяк и даже, наконец, руку из него высунула – волосы растрёпанные поправить. Волосы – точно! – здорово сплетенья водорослей напоминали и падали на лицо. Всё ещё влажные – они теперь, однако, не представляли собой сплошной водяной поток, и вполне имело смысл их разобрать. Чем рыбка потихоньку и занялась, уже сама жадно притиснувшись к Стахову боку и боясь отодвинуться.

У Гназда на сердце отлегло: всё в порядке, девка жива-невредима, паника в прошлом, можно расслабиться.

Он и расслабился, задумчиво глядя на пламя костра, уже привычно и по-свойски, хоть и скромно, обнимая рукой свой законный улов. Обретённая русалочка трепала свои космы и сушила их у самого огня. И чрезмерно увлеклась этим, так что Стах остерёг:

– Ты смотри… не заметишь, как вспыхнут.

Наконец-то услышал он её голос – хрипловатый, конечно, и едва слышный – но вполне человеческий:

– Не… Я осторожная.

Стах хмыкнул:

– Ишь ты… осторожная. Как же тебя, осторожную – в реку-то окунуло? Ты! Окунь!

– Упала, – последовал жалобный ответ.

– Упала, – передразнил Стах, – а чего в грозу бродишь? Чего тут тебе? Никакого жилья поблизости. Чья ты? Гназдов?

– Ага… – слабо выдохнула рыбёшка.

– Ну, что ж ты? Гназдова – а экую даль ушла? Одна. Разве так можно?

Девка всхлипнула:

– Козлёнок потерялся…

Стах опять почувствовал жалось. Только и крякнул смущённо:

– Эх, ты… пескарь…