Транскрипт

– Чем занимаетесь? – спросил Филькенштейн.

– Да как всегда… Досугом.

В словах Филькенштейна промелькнула недобрая тень: он полагал, что, имея досуг, можно и позвонить.

– Как я наблюдаю, вы все время работаете.

– Да, но…

Разве я ему не объяснял? Да и нужно ль такие-то вещи – объяснять?

– Одним словом, раз уж у вас досуг, приходите… хотя бы и завтра.

– Завтра? – Муравлеев беспомощно оглянулся на своих посетителей. – Тут так складываются обстоятельства, что я вообще не уверен…

– Ясно, – сухо сказал Филькенштейн.

– Ну так как же, вы вспомнили?

Память загоняла его, как зайца. Он ловчил – заяц тоже ловчит, заяц делает скидку, бежит-бежит и прыгает в сторону, чтобы прервать след, не оставить на снегу замкнутой цепи, в которой вспыхивает лампочка или отчетливо дребезжит электрический звонок – инстинктивно он делал все то же самое, иногда ощущая себя чемпионом в длину: на диване, в детстве, лежит и читает про мальчика с зубом; чтобы отвлечься от боли, мальчик бил головой об стенку и пел песни времен гражданской войны, и Муравлеев спел «Марсельезу». Но ни мальчик, ни зуб, ни «Марсельеза» не могли заслонить огромный, как снежное поле, факсовый лист, в котором читалась каждая точка над «и», от «уважаемый» до «скорой встречи». Ну куда тут бежать? Ведь не был он ни завербован, ни наемный убийца – все это так, мечты… Он даже теперь не почтовая лошадь уже просвещения. «А, может, лучшая победа над временем и тяготеньем…», по привычке начал Муравлеев, и тут же его укололо: Кобылевин умер! И как его угораздило? Несравненный скакун по полям времени и тяготенья, Кобылевин не потревожил праха и не оставил следов…. Проклятая память! И Муравлеев отчетливо произнес:

– Нет, это было давно, содержания я не помню, – и за деревьями через дорогу громко, разливисто крикнул петух.

Каменный, гость поднял бровь:

– Что-то у вас… в городской черте!

9

Аэропорт – единственный город, который он знал досконально. Его окрестности – толпящиеся сталагмиты, насквозь пронизанные огнем, нехоженые поля застывшей лавы, девственно-голубые лебединые перья, сверкающие льды, водовороты воронок, кремовые скалы, окаменевшие моря, по которым не ступит нога человека. Каждому, наверное, знакомо это чувство электрички: вот навсегда проносятся травы, по которым я никогда не пройду. И у каждого, наверное, раз в жизни сдавали нервы: а вот и пройду! Выскакиваешь на платформу на ненужной тебе незнакомой станции, но как только поезд отходит, картина молниеносно меняется. Пейзаж заполняется анахронизмами: запах тифа, теплушки, угля, нечистот, разобщенных в давке семей; тропинки, той, что видел в окне, нет и в помине; под ногами хрустит стекло, ржавые банки, подметки; сейчас отойду – там будет получше, а там болото или проволочный забор, и надо в обход колючими зарослями, крапивой, не отходя от путей до ближайшей станции, где выяснится, что следующая электричка через полтора часа. Но это все знают, все платили – а, интересно, тут как? Неужели так же?