Тракт. Дивье дитя

— Да, — сказал Егор, выскакивая за калитку чуть не опрометью. — Наш это волк. Какой же елод подстрелил-то его? Оленушка, благодарствуй, сестрица, — пробормотал он, увидав волка, чернеющего на белом снегу, — ты иди уж, а мы с Симкой сами…

И раньше, чем Оленка опомнилась, бросился на колени перед волком, взял нож у него из пасти, и принялся рассматривать раненый бок — с таким лицом, как на больных детей глядят. И приговаривал:

— Как же тебя угораздило, зверь… Государь, Государь тебя от смерти спас — в левый бок угодили… на палец бы выше — и заговор бы не охранил… Можешь встать, сердечный друг?

Волк доверчиво оперся плечом на Егоркины руки и с трудом поднялся; Симка подхватил его точно так же, как давеча Оленка. Все трое — и люди, и раненый волк — медленно пошли к избе, а Оленка осталась стоять на тракте.

Заговор бы не охранил, думала она. Знать, и впрямь он колдун… надо же — волка от пуль заговорил… С чего бы? На что ему волк-то?

У самой калитки Егорка обернулся.

— Оленушка, — сказал он самым сердечным тоном, — благодарствуй, милая. Ты моему другу помогла — я тебе тоже помогу, чем смогу, только позови.

— А зелье мне приворотное сваришь? — не удержалась Оленка. При виде красивого парня ей хотелось высмеивать и цеплять его, хоть бы даже он и не вел себя охально.

Егорка вымученно улыбнулся.

— Чай, счастья хочешь? Так счастье не приворотным зельем добывается, да и не нужно тебе этой отравы-то… Оленушка, не досуг мне сейчас с тобой пересмеиваться, ты уж прости — другой раз приходи.

Оленка с сердцем развернулась и, не оглядываясь, пошла прочь. Егорка и Симка втащили волка в сени и прикрыли дверь. Оленка остановилась за калиткой.

Ей было любопытно до озноба, как Матрена встретит волка под своей крышей. Не может быть, чтоб и она во всем этом путалась — именно Матрена и болтала чаще всех.

Оленка выждала с полминуты, убедилась, что ни Симка, ни Егор не выйдут более, и тихо-тихо, осторожно ступая, подкралась по истоптанному снегу к слепому окошку. И оцепенела.

Матрены как и не было — спала Матрена. Зато волк лежал на полу посреди избы, а Егорка резал ножом, который он принес, его собственную шкуру — от загривка до самого хвоста, по живому, а ни капельки крови не пролилось. Оленка смотрела расширившимися от ужаса глазами, как шкура упала с волка на пол, вдруг на глазах превратившись в разрезанный на спине, продырявленный и вымазанный кровью черный овчинный полушубок.

А с пола тяжело подымался бледный с лица, как мел, в окровавленной рубахе, Лаврентий Битюг.

Оборотень.

Оленка закусила палец, чтобы не закричать. В столбняке, который никак не проходил, она смотрела, как Симка наливает в миску воды, а Егор окунает туда чистую тряпицу. Они промывали рану на боку Лаврентия — не такую, как от пули, а вроде вырванного куска мяса, и кожа вокруг запеклась, как от ожога.

Кажется, Лаврентий что-то говорил, но Оленка не прислушивалась. Столбняк неожиданно отпустил, и она кинулась бежать прочь от избы Матрены, так быстро и тихо, как только смогла.

Все нелепые байки, все сплетни и россказни оказались правдой. И мало того, что Егорка — ведьмак, чертознай, так еще и Лаврентий, сильный мужик и лучший в деревне кулачный боец, о котором даже и Гришка отзывался с уважением — оборотень. Волк.

Оленка, запыхавшись, задыхаясь, влетела в Силычев кабак и остановилась у двери, пытаясь угомонить бешено колотящееся сердце. Здесь, слава Богу, были люди — здесь было даже более многолюдно, чем полагалось бы утром: Петруха, Лука, Никифор, какие-то сторонские парни, все с ружьями… В углу сидел Кузьма в окружении целой толпы — он был такой же белый с лица, как Лаврентий, даже и с синевой, а губы и вовсе синие. Все гомонили громко и бестолково; Оленка, еще не очнувшаяся от страха, никак не могла разобрать, в чем дело.

— Милости просим, милости просим, Оленушка, — заворковал Устин Силыч ласково и приветливо, будто его вся эта суета не касалась. — Чай, никак, Григорий Артемич прислали? За конфетками прилетела, птичка райская, али казенной братцу понадобилось?

— Казенной, сороковку, — пробормотала Оленка, чувствуя в коленях и руках гадкую мелкую дрожь. — А с чего б мужикам вопить, Устин?

— А барыня Софья Ильинична десять рублей обещали за волчью шкуру, — с готовностью сообщил Устин Силыч. — Волк тут такой бегает, черный, громадный. Игнат из Глызинских пытал собрать мужиков, да облаву устроить на волков-то, а наши, Петруха с Кузьмой да Афанасий с Бродов, решили одни волка-то найти да подстрелить. Петруха-то, слышь, жениться надумал, так деньги нужны…

— Устин Силыч! — взмолилась Оленка. — Бог с ней, со свадьбой-то Петрухиной, ты о волках-то доскажи!

— Так вот и пошли они затемно втроем, — продолжал Устин, улыбаясь, словно рассказывая сказку. — А волк-то на них и выскочи! Афанасий-то в него стрелял, а от волка-то пули словно отскакивают — Кузьме, слышь, руку вот по сих пор откусил, да и убежал, вот какие дела-то творятся, милая. Еле живого его до деревни-то дотащили…

— Кузьма — без руки? — спросила Оленка, еле шевеля губами.