Тотем и табу

Эта попытка опирается на учение Ч. Дарвина о социальном состоянии первобытного человека. Из привычек высших обезьян Дарвин заключил, что и человек первоначально жил сравнительно небольшими группами, или ордами[234], в пределах которых ревность самого старшего и сильного самца не допускала полового промискуитета. «Мы можем в самом деле заключить из того, что известно о ревности самцов четвероногих, часто вооруженных особым оружием для драк с соперниками, что в естественном состоянии общее смешение крайне невероятно… Поэтому, бросив взгляд довольно далеко в область прошлого и судя по общественным нравам человека в его теперешнем состоянии, наиболее вероятный взгляд будет, что первобытный человек жил маленькими обществами, причем каждый мужчина жил с одной женой или, будучи сильным, имел несколько жен и ревниво оберегал их от всех других мужчин. Или же он мог быть не общественным животным и жить с несколькими женами отдельно подобно горилле. Относительно последнего все туземцы «согласны в том, что в стаде встречается один только взрослый самец; когда подрастают молодые, между ними начинается борьба за первенство, и сильнейший, убив или прогнав других, становится главой общества (д-р Сэвидж, Boston Journal of Nat. Hist., vol. V, 1845–7). Молодые самцы, выгнанные таким образом, ведя бродячую жизнь, могли бы, найдя себе, наконец, пару, избежать близкородственного скрещивания в пределах одной и той же семьи»[235].

Аткинсон (1903), похоже, первым заметил, что эти условия дарвиновской первобытной орды определяли экзогамию среди молодых мужчин. Каждый из них после изгнания мог основать новую орду, в которой имело силу такое же запрещение на половую близость из-за ревности главы общины; с течением времени из этих обстоятельств сложилось осознанное в качестве закона правило: никакой половой близости с товарищами по очагу. С возникновением тотемизма это правило приобрело иную формулировку: никакой близости с членами того же тотемного клана.

Э. Лэнг (1905) принимает это объяснение экзогамии, но в той же книге отстаивает и другую (дюркгеймовскую) теорию, которая выводит экзогамию из тотемных предписаний. Довольно затруднительно сочетать обе точки зрения, ведь, согласно первой, экзогамия сложилась до тотемизма, а во втором случае она оказывается его следствием[236].

III

Единственный луч света в эту тьму противоречий проливает психоаналитическое наблюдение.

Обнаруживается много сходств в отношениях ребенка и первобытного человека к животному. Дети не выказывают и намека на то высокомерие, которое побуждает взрослых культурных людей строго отделять собственную природу от природы всякого другого животного. Ребенок без сомнений считает животное ровней себе; в безудержном признании своих телесных потребностей он, пожалуй, ближе к животному, чем к взрослым, которые изрядно его озадачивают.

Впрочем, довольно часто наблюдается некий загадочный разрыв, нарушающий прекрасное согласие между ребенком и животным. Внезапно ребенок начинает бояться определенной породы животных, избегает прикасаться к таким животным или даже смотреть на них. Складывается клиническая картина фобии животных, одно из наиболее распространенных психоневротических заболеваний детского возраста – быть может, самая ранняя форма такого заболевания. Как правило, фобия связывается с животными, к которым ранее ребенок проявлял живейший интерес, и охватывает породу целиком, а не направляется на какую-то отдельную особь. Среди городских детей отмечается достаточно скудный выбор таких пугающих животных – это лошади, собаки, кошки, реже птицы, зато удивительно часто встречаются насекомые, скажем, жуки или бабочки. Порой бессмысленный и безмерный страх, проявление этой фобии, связывается с животными, известными ребенку лишь по картинкам и сказкам; очень редко удается узнать, почему дитя боится конкретного животного, и я обязан Карлу Абрахаму, который сообщил о случае, когда сам ребенок объяснил свой страх перед осой тем, что цвет и полосатое тельце насекомого напоминают ему тигра (а этого хищного зверя надлежит бояться)[237].

Пока не проводилось тщательных аналитических исследований подобных фобий у детей, но эти фобии вполне заслуживают подробного изучения. Безусловно, причиной такого упущения выступают те затруднения, которыми сопровождается психоанализ в столь нежном возрасте. Нельзя поэтому утверждать, что известен общий характер этих заболеваний; на мой взгляд, мы не вправе говорить об однородности явления. Несколько случаев, когда фобия направлялась на крупных животных, за последние годы были описаны и позволили исследователям раскрыть их тайну: во всех эпизодах, когда заболевали мальчики, дети испытывали глубинный страх перед отцами – и переносили свои чувства на животных.