Тотем и табу

Когда маленькому Арпаду было два с половиной года, он на летнем отдыхе как-то попытался помочиться в курятнике, а курица его клюнула в пенис (или сделала движение, чтобы клюнуть). Через год в том же месте он сам словно превратился в курицу, так и норовил залезть в курятник, живо интересовался всем, что происходило внутри, и вместо слов то кудахтал, то кукарекал. В возрасте, когда велось наблюдение (5 лет), он снова заговорил по-человечески, но болтал теперь только о курах и других птицах, играл исключительно в птичник и распевал лишь те песни, в которых упоминались пернатые. Его поведение по отношению к «тотемному животному» выглядело, несомненно, двойственным, в нем сочетались чрезмерная ненависть и чрезмерная любовь. Охотнее всего он играл в резание кур. «Резание пернатых являлось для него регулярным развлечением. Он часами возбужденно крутился вокруг птичьих тушек» (Ференци), а затем целовал и гладил зарезанную птицу или очищал и ласкал игрушечных кур, которых прежде сам терзал.

При этом маленький Арпад сам заботился о том, чтобы смысл его странного поведения не оставался скрытым. Порой он переводил свои желания с тотемического языка на повседневный. «Мой отец – петух, – сказал он однажды. – Сейчас я маленький, я цыпленок, а когда вырасту, то стану курицей; когда еще вырасту, то стану петухом». Как-то он захотел съесть «фаршированную мать» (по аналогии с фаршированной курицей). Он щедро угрожал другим кастрацией, словно воспроизводя собственные страхи (когда ему грозили этим наказанием за мастурбацию).

В источниках интереса Арпада к тому, что происходило в курятнике, по словам Ференци, не было никаких сомнений: «Почти непрерывное половое общение петуха с курами, несение яиц и появление маленьких цыплят удовлетворяли его сексуальную любознательность, которая вообще-то затрагивала человеческую семейную жизнь». По образцу жизни птиц складывался у него выбор объектов желания; он сказал однажды жене соседа: «Я женюсь на вас, на вашей сестре и на моих трех кузинах, а еще на кухарке; нет, вместо кухарки я женюсь на маме».

Ниже мы дополним оценку этого наблюдения, а пока подчеркнем две важные черты, указывающие на сходство с тотемизмом: это полное отождествление себя с животным-тотемом[244] и двойственность чувств. На основании этих наблюдений мы вправе, полагаю, подставить на место животного-тотема в формуле тотемизма отца (если говорить о мужском роде). Следует заметить, что тем самым мы не сделали нового или особенно смелого шага. Ведь первобытные люди говорят ровно то же и – там, где сохранилась по сей день тотемическая система – называют тотем своим общим предком и пращуром. Мы лишь взяли буквальное значение слов этих людей, превзойдя этнологов, которые плохо понимали такие заявления и потому обыкновенно от них отмахивались. Психоанализ учит нас, что, наоборот, такие слова нужно старательно выделять – и использовать в попытке объяснения тотемизма[245].

Первый результат случившейся замены крайне примечателен. Если животное-тотем воплощает отца, то оба главных запрета тотемизма, оба предписания табу, составляющих его ядро (не убивать тотем и не иметь половой близости с женщинами, принадлежащими к тому же тотему), по своему содержанию совпадают с обоими преступлениями Эдипа: тот, напомню, убил отца и взял в жены собственную мать. Также они совпадают с обоими первичными желаниями ребенка, а недостаточное вытеснение или пробуждение этих желаний можно считать, по моему мнению, ядром всех психоневрозов. Если это сходство – не просто вводящая в заблуждение игра случая, то оно позволяет нам проникнуть в историю возникновения тотемизма в незапамятные времена. Иными словами, в этом случае возможно доказать, что тотемическая система произошла из условий, характерных для эдипова комплекса, подобно фобии животных у маленького Ганса или куриным пристрастиям маленького Арпада. Чтобы изучить такую возможность, мы в дальнейшем обратимся к рассмотрению той особенности тотемической системы (или, можно сказать, тотемической религии), о которой до сих пор почти не упоминалось.

IV

Умерший в 1894 году У. Робертсон-Смит, физик, филолог, исследователь Библии и древностей, человек разносторонний, остроумный и свободомыслящий, высказал в опубликованной в 1889 году книге «О религии семитов» предположение, что своеобразный ритуал, так называемое тотемическое пиршество, исходно являлся составной частью тотемической системы. В подкрепление этой гипотезы он располагал единственным свидетельством, сохранившимся из V столетия до P. X.; но это не помешало Робертсону-Смиту, благодаря анализу жертвоприношения у древних семитов, придать этому предположению высокую степень обоснованности. Поскольку жертва обращена к божеству, то мы можем вывести из более высокой стадии развития религиозного обряда более низкую, то есть тотемизм.