Тотем и табу

Другой образец отношения первобытных народов к своим правителям побуждает вспомнить те душевные процессы, какие часто присущи невротикам, но явно проявляют себя только в так называемых маниях преследования. Значимость конкретного лица чрезвычайно преувеличивается, а его могущество превозносится для того, чтобы проще было возложить на него ответственность за все страдания пациента. Дикари, в сущности, поступают таким же образом со своими правителями, которым приписывается власть над дождем и солнечным светом, над ветром и бурей, но которых свергают или убивают, если природа не оправдывает надежд на хорошую охоту или богатую жатву. Прообразом, на котором параноик строит манию преследования, служат отношения ребенка к отцу. Обыкновенно детское восприятие отца всегда подразумевает всемогущество последнего, а последующее недоверие к отцу проистекает из прежней завышенной оценки. Когда параноик начинает считать кого-то из окружающих «назойливым преследователем», этим он возвышает такого человека до положения своего отца и ставит в условия, позволяющие возложить на этого «отца» ответственность за свои несчастья. Если коротко, вторая аналогия между дикарем и невротиком позволяет догадаться о том, сколь многое в отношении первобытных народов к правителям обусловлено инфантильным восприятием отца.

Самым же надежным основанием для нашей точки зрения, которая сопоставляет запреты табу с невротическими симптомами, являются сами ритуалы табу, значение которых для царского достоинства уже обсуждалось выше. Эти ритуалы явно раскрывают свое двусмысленное значение и происхождение из амбивалентных устремлений, если допустить, что они исходно направлены к достижению тех целей, которые реализуются их посредством. Табу не просто выделяют правителей и возвеличивают их над обыкновенными смертными, но превращает их жизнь в невыносимые мучения, накладывают цепи рабства, гораздо более тяжелые, чем бремя подданных. Здесь наблюдается точное соответствие навязчивому неврозу, когда подавленное влечение и подавляющая сила сливаются в одновременном общем удовлетворении. Навязчивое действие видится защитой против действия запретного, однако на самом деле второе, в сущности, повторяет первое. «Видимость» свойственна сознательному восприятию, а далее трудится бессознательная инстанция душевной жизни. Точно так же в ритуальных табу правителей видится знак наивысшего почета и защиты, но на самом деле они суть наказания за возвышение, акт мести со стороны подданных. Опыт, приобретенный по воле Сервантеса Санчо Пансой в качестве губернатора на острове[128], убедил, что такое понимание придворных церемоний вполне соответствует истине. Возможно, что удалось бы привести тому дальнейшие подтверждения, если бы мы сумели расспросить современных королей и властелинов.

Вопрос о том, почему отношение к власть имущим включает в себя столь могучую примесь враждебности, ведет к любопытным гипотезам, которые, впрочем, выходят за пределы настоящей работы. Ранее уже указывалось на тот факт, что инфантильное отношение к отцу (отцовский комплекс) непосредственно связано с нашей темой; прибавим сюда ряд сведений об истории древних монархий, дабы получить исчерпывающие объяснения. Фрэзер (1911b) выдвигает важные мысли, но, по его собственному признанию, не убежден в своих выводах; он считает, что первые цари были иноземцами, которых после короткого периода власти приносили в жертву как воплощения божества на торжественных церемониях. Не исключено, что сам ход исторического развития царской власти оказал воздействие и на христианскую мифологию.

в) Табу на мертвецов

Известно, что мертвецы – могучие правители, однако нас, быть может, удивит то обстоятельство, что в них видят врагов.

Табу на мертвецов – если вспомнить о сравнении с заразой – особенно заразительно и широко распространено среди большинства первобытных народов. Ярче всего оно выражается в тех последствиях, которые влечет за собой контакт с мертвецом, и в отношении к плакальщикам.