Тотем и табу

Позволю себе подытожить то понимание, какое появилось у нас в результате уподобления табу навязчивым запретам невротиков. Табу – древнейший запрет, принудительно налагавшийся извне (какой-нибудь властью) и направленный против сильнейших людских вожделений. Желание нарушить этот запрет пребывает в бессознательном. Люди, подчиняющиеся табу, испытывают двойственное (амбивалентное) отношение к тому, что табуируется. Приписываемая табу магическая сила опирается на способность вводить в искушение; она действует сродни заразе, ибо пример заразителен, ибо запрещенное вожделение в бессознательном переносится с чего-то одного на что-то другое. Искупление нарушения табу посредством воздержания доказывает, что в основе соблюдения табу лежит именно воздержание.

III

Теперь желательно выяснить, какова ценность нашего уподобления табу навязчивому неврозу – и какова польза от предложенного на основании этого уподобления понимания табу. Очевидно, что все здесь сводится к следующему: наше новое понимание ценно в том случае, если предоставляет какие-либо преимущества перед иными толкованиями, если оно объясняет табу лучше, чем при других разъяснениях. Велико искушение посчитать, что мы уже привели достаточно доказательств выше, однако нелишним будет подкрепить наши утверждения дополнительными подробными примерами применения запретов табу.

Кроме того, нам открыт и другой путь: попытаться изучить табу как явление посредством тех гипотез, которые, будучи проверенными на неврозах, переносятся на табу, и тех выводов, к которым мы при этом пришли. Понадобится лишь решить, что конкретно следует искать. Утверждение о том, что табу происходит от древнейших запретов, наложенных некогда извне, не поддается, разумеется, научному обоснованию. Постараемся поэтому установить психологические условия, определяющие табу, привлекая на помощь результаты изучения навязчивых неврозов. Каким образом при неврозе мы узнаем психологические условия болезни? Благодаря аналитическому изучению симптомов, в особенности навязчивых действий, а также защитных приемов и навязчивых повелений. В них обнаруживаются наглядные признаки происхождения из амбивалентных душевных побуждений и порывов, каковые соответствуют одновременно и желанию, и его противоположности (или действуют преимущественно на благо какой-то одной из склонностей). Сумей мы доказать, что эта амбивалентность, то есть преобладание противоположных устремлений, встречается и в предписаниях табу, а также определить порывы, которые, подобно навязчивым действиям, выражают сразу оба устремления, тем самым мы установим психологическое сходство табу и навязчивого невроза, причем в важнейшем, пожалуй, отношении.

Оба главных запрета табу, как отмечалось ранее, недоступны нашему анализу вследствие их соотнесенности с тотемизмом; ряд прочих предписаний имеет вторичное происхождение и потому бесполезен для наших целей. Табу сделалось в сообществах, им затронутых, частью общего законодательства и стало служить общественным правилам, которые явно свежее, чем запреты, налагавшиеся, например, вождями и жрецами ради сохранения собственного имущества и привилегий. Но все же остается большая группа предписаний, которые могут послужить материалом для нашего исследования; из этой группы я вычленяю табу, связанные: а) с врагами, б) с вождями, в) с покойниками. Наши рассмотрения опираются на примеры из работы Фрэзера «Табу и опасности для души» (1911b, вторая часть фундаментального труда «Золотая ветвь»[108]).

а) Отношение к врагам

Принято считать, будто дикие и полудикие народы склонны испытывать безудержную и не ведающую жалости жестокость по отношению к врагам. Тем с большим интересом мы узнаем, что и среди дикарей убийство человека подчинено целому ряду правил, каковые надлежит причислить к предписаниям табу. Эти правила очевидным образом делятся на четыре группы. Они требуют, во-первых, примирения с убитым врагом, во-вторых, неких ограничений для убийцы, в-третьих, актов покаяния и очищения, а в-четвертых, выполнения некоторых обрядов. Наше далекое от полноты знание о предмете не позволяет установить наверняка, насколько общими (или редкими) являются эти практики среди упомянутых народов, но для нашего исследования, впрочем, это совершенно безразлично. Мы вполне можем допустить, что во всех случаях речь идет о широко распространенных обычаях, а не об отдельных странностях.

* * *