Тот, кто стреляет первым

– И все же так нельзя. Ведь нельзя же?!

Огляделась беспомощно по сторонам, но даже добрый дедушка Ленин, восьмое десятилетие читающий одну и ту же газету, сделал вид, будто не замечает мольбы оказавшейся в его покоях женщины. Понимая неизбежное поражение, в глубже души даже желая его, Лена вдруг уцепилась за последнюю соломинку:

– Я здесь не могу. Здесь… здесь столько народу было до нас… Прости.

Вырвалась, протиснулась на балкон мимо рассохшейся, застрявшей посреди проема двери. Он вышел следом, обнял застывшие в ожидании плечи, коснулся губами волос. Они показались холодными, и он принялся согревать их дыханием. Губы ощутили скрытый под прической шрам, и мимолетно подумалось, что они все же мало знают друг друга. Но тех штрихов и моментов, деталей и полутонов, которые проявлялись в их редкие встречи, видать, хватило, чтобы у него создался не глянцевый, а объемный портрет однажды встреченной в метро женщины. И близость с ней – не самоцель, но, если она случится, он должен помочь Лене подойти к ней с достоинством. Потому что, насколько он понимает женщин, их более всего страшит не «как это будет», а «что будет потом». Вот создал Бог материю…

Тепло от его ровного дыхания успокоило Лену, она расслабилась, повернулась лицом. Снова – второй раз! сама! – поцеловала, чуть прикусив ему нижнюю губу:

– Вот тебе.

За что – явных причин вроде не было, а не из явных – лежала на поверхности: Лена так и не определилась, как себя вести, и не уверилась, что им нужна эта встреча. И спросила именно об этом:

– А что будет завтра?

Завтра он будет так же благоговеть и ошалевать!

Но в ее вопросе, конечно же, подразумевался больший подтекст: я становлюсь только лишь любовницей? У нас нет совместного будущего?

Она могла задавать эти вопросы, ее возраст при ее красоте и женственности еще не подпадал под неизбежность одиночества. Но через несколько лет это может случиться, если потратить себя на женатого мужчину, который так и останется с другой…

– Я знаю, как все это кончается.

Она приглашала к серьезному разговору, она умоляла поговорить о будущем, определить ее роль и место в его жизни. Он считывал ее просьбу до последней запятой, до ударения в каждом слове, но еще не был готов к ответу. Увидев на стекле рисунок, хотел погадать, но Лена отвлекла:

– И очень быстро.

В его случае ни страстно переубеждать, ни возмущаться пока не имело смысла. Он мог лишь искренне удивиться:

– Почему должно кончаться, да еще быстро?

– А ты у нас маленький, ничего не понимаешь.

Он все понимал, но тем не менее не мог даже предположить, что когда-либо ему разонравится это светло-русое чудо с миндалевидными глазами и точеным, немного скуластеньким личиком. Восток с шехерезадами и гейшами отдыхает. А со своими проблемами он постарается разобраться. И по возможности быстро.

Утверждая это, медленно повел вниз серебристый ободок молнии на ее кофточке.

– Молчи! – приказал Лене, у которой округлились глаза от столь откровенной наглости человека, который доселе не позволял себе ничего подобного и близко. – Все равно молчи, – повторил он еще строже, когда у Лены остановилось дыхание – кофточка распахнулась.

Сам торопливо наклонился к не успевшей спрятаться белой полосочке лифчика на плече, принялся неистово целовать набухшую, запульсировавшую на шее жилку. Спутницу оставляли силы, она оседала под его сладострастным натиском, но едва он попытался оторвать ее от балконных перил, с мольбой в голосе попросила:

– Давай уедем отсюда.

– А кто нам будет читать газету «Правда»?

– Бабушка.

Она отступала к последнему, самому дальнему барьеру, надеясь за это время или справиться со своими чувствами, или охладить кавалера. Впрочем, поцелуй он еще раз дрожащую от страсти жилку, дождись, когда у Лены подкосятся ноги, – и можно было бы никуда не ехать. Но Сергей отступил в комнату, сгреб скатерть-самобранку с обшарпанного бутылочными пробками столика, взялся за нераспакованные сумки. Он найдет в себе силы подождать еще. Лишь бы Лена встречала его приближение не со страхом и не отчаянно-обреченно, а в таком же трепете, как и он.

Зато Лена, скорее всего, не ожидала от него такого быстрого согласия. В который раз за день насторожилась. Она слишком часто отталкивала Сергея, в то же время не прогоняя бесповоротно, и любое неосторожное слово могло породить у него обиду, порвать хрупкую нить, которая их трепетно связывала. При всей неопределенности своего положения ей не хотелось подобного развития событий, и логичнее было улыбнуться, самой освободить его руки: мы остаемся.

Но слово было сказано, этому слову беспрекословно подчинились, и во вред и неудобство обоим, требовалось идти до конца. Она продолжала оставаться мышкой, играющей с котенком из безопасной норки. Тем более что стекло высохло, а Сергей так и не сосчитал лепестки на рисунке.

– Мы дураки? – все же спросил он перед тем, как закрыть на ключ в пустом номере одного Ленина.

– Да.

3.

Но они все же поехали на квартиру к ее бабушке.