Тоска по дому

Все эти витающие в воздухе частицы чувств, мелкие обиды, обрывочные намеки, все эти невидимые мячики, перелетающие со скоростью света от Амира ко мне и от меня к Амиру и катящиеся вниз по улице, все оживающие воспоминания – близкие, вчерашние и далекие: мать, произнесенные слова, и слова, которые предстоит произнести, и слова, которые, вероятно, не будут произнесены никогда, удушье в горле, огонек, загорающийся в груди и освещающий тебя изнутри, прикосновение, память прикосновения, и смутная тоска, и большие надежды, и маленькое упрямое отчаяние, закон сообщающихся сосудов, закон выгоревших сердец, и музыка, его внутренняя музыка, тихая, постоянная и драматичная, и моя внутренняя музыка, еще более напряженная, наш дуэт, наш изысканный танец, танец уступок, кто-то ведь должен уступать, и искорка разочарования, и смятение, смятение, и сознание того, что ничто уже не будет прозрачным, никогда не будет, и камень, который катится по спине, и кинжальный удар в живот, и общая рана, одинаковая, вечно кровоточащая, и связующие нас нити, прозрачные и невидимые, как в цирке, но они могут оборваться, и тогда ты упадешь, и этот страх падения, и надежда на падение.

Ничего этого не видно на снимке, сделанном во время похода к тайному источнику.

На фото мы обнимаемся. За моим плечом угадывается рука Амира, у него за поясом – моя рука. На заднем плане красный «Фиат-Уно» с провалившейся правой передней фарой. Сзади, на холме, видны зеленые кусты, над ними – небо и облако в форме бегемота. Амир улыбается, улыбка у него как будто усталая, но, возможно, это я сейчас додумываю, что она усталая. Как всегда, я на фото получаюсь плохо. Или я просто некрасивая. Мы стоим в обнимку. С безмятежным видом. Нет ни малейших признаков того, что случится через неделю. Разве что наши головы. Да, головы. Я только сейчас это замечаю. Они не склоняются одна к другой, а направлены в разные стороны.

– Так больше не может продолжаться, – сказала мама. Я знал, что не должен подслушивать. Было уже очень поздно, может быть, час ночи, я просто вышел в туалет и, уже возвращаясь к себе в комнату, услышал, как она говорит. И хотя я был полусонным, ее слова долетели до моих ушей и остановили меня; я подумал, что они говорят обо мне, потому что именно в тот день принес им записку от классной руководительницы – она срочно вызывала их в школу, обсудить мои оценки за вторую треть учебного года. Я был абсолютно уверен, что они советуются о том, как меня наказать, потому что прежние меры не помогли.

Я на цыпочках прокрался поближе и встал там, где меня не было видно из гостиной, вжался спиной в стену и, дыша через рот, прислушался.

– Так что мы, по-твоему, должны делать? – спросил папа.

– Эта женщина, социальный работник…

– Видеть ее не желаю.

– Если она тебе не нравится, можно попросить, чтобы прислали другую.

– Зачем? Чтобы вы опять сели с ней рядом и во всем обвиняли меня?

– Ничего подобного мы не делали.

– Именно это вы и делали.

– Она просто сказала: «Возможно, вы испытываете чувство вины».

– Она смотрела на меня, когда говорила это.

– Это твои фантазии.

– Не говори мне, что это фантазии.

Папа встал – я услышал, как скрипнуло кресло, – и принялся расхаживать по гостиной. Его шаги приблизились, и мое сердце застучало, как барабан, но затем шаги удалились. Снова приблизились, и опять удалились. Мне хотелось и убежать, и остаться. И слышать, и не слышать. Как, к примеру, когда ешь мороженое, и закажешь слишком много шариков, и в животе уже нет места, но все равно продолжаешь его лизать.

– Так больше не может продолжаться, – сказала мама.

– Ты это уже говорила, – ответил папа.

– Это плохо влияет на мальчика. Сосед, студент, тоже так думает.

– Что? Что ты имеешь в виду?

– Он выразился очень вежливо, студент. Прямо ничего не сказал, но я поняла: он думает, что Йотам нарочно так себя ведет, чтобы нас сблизить.

– Бред какой-то. Что он вообще понимает?

– Он изучает психологию.

– Мужчина, изучающий психологию? Это не мужская профессия.

– Почему? Мужчин-психологов очень много. Сегодня это распространено.

– И вообще, кто он такой, чтобы рассказывать мне о моем собственном ребенке?

– Он проводит с ним больше времени, чем ты.

– Вот тут ты права. Прошу прощения. Я прошу прощения за то, что мне надо работать. Прошу прощения за то, что кто-то должен выплачивать ипотеку за этот дом. Банку не интересно, что я потерял сына, верно? Да или нет?

На слове «нет» папа закашлялся. Сильный приступ кашля сменился несколькими послабее, следовавшими один за другим. Я вернулся в свою комнату прежде, чем мама спросит его, не нужно ли принести ингалятор, прежде чем он скажет, что не нуждается в одолжениях, прежде чем она все-таки принесет ему ингалятор, а он схватит ее за руку: «Я же говорил, что не надо».