Тоска по дому

Шмулик Леви, находясь на нашей половине поля, потерял мяч; его перехватил Алон Офир, он добежал по боковой линии почти до отметки углового и навесил в штрафную. Наш вратарь Ицик Корнфайн дернулся поймать мяч, но Нисим Авитан высоко подпрыгнул и головой послал его в сетку ворот.

На стадионе мгновенно настала полная тишина. Гробовая. Как в школе, когда наша классная руководительница Адина говорит: «Если не прекратите шуметь, сейчас дам вам контрольную».

Я посмотрел на Амира. Надеялся, что он промолчит, и молился, чтобы он молчал, но он открыл рот и закричал.

– Как? Как? Как?

Я радовался чудесному голу «Хапоэля» и не мог удержать эту радость в себе, но вместо «Есть!» у меня вдруг вырвалось:

– Как? Как? Как? – Три горестных вопля пронеслись над ошеломленными трибунами.

Йотам посмотрел на меня с тревогой. Ко мне в недоумении повернулись головы соседей.

– Как? – продолжал кричать я. – Как они пропустили такой гол?

– Защита у нас – мусор, – ответил мне болельщик, сидевший двумя рядами ниже.

– А тренер – дерьмо, – добавил другой, из ряда выше. Несколько человек вскочили с мест и принялись скандировать, обращаясь к тренеру:

– У-хо-ди! У-хо-ди! У-хо-ди!

Игроки «Бейтара» выглядели растерянными. В свою очередь, «Хапоэль» ушел в глухую защиту. Скромный счет один – ноль. Это все, что нам нужно. В этом мы специалисты. Уже долгие годы. Ближе к концу матча у «Бейтара» появилось несколько возможностей. Два мяча Йоси Абуксиса просвистели над верхней штангой, и Йотам схватился за голову. Я с великодушием победителя похлопал его по плечу.

– Погоди, – сказал он мне, – время еще есть.

Но буквально через секунду после его слов раздался свисток судьи, футболисты «Хапоэля» обняли Моше Синая и быстренько побежали в раздевалку, чтобы не получить бутылками по голове; толпа ринулась к ограждению, провожая их потоком проклятий. Но вот поле опустело, и облаивать стало некого. Болельщики потянулись к выходу. Мы с Йотамом подождали, пока не уйдет последний, разглядывая шелуху от семечек, обертки от мороженого и смятые и растоптанные листы спецвыпуска фанатской газеты.

По дороге к машине мы молчали. Я по опыту знал, какие чувства владеют человеком после проигрыша любимой команды: сил нет ни на что, и уж точно – на болтовню с болельщиком победившего соперника. Мы тронулись с места, и я сказал Йотаму:

– Ничего страшного, это еще не конец. Впереди еще семь игр.

– Это да, – ответил он, – но мы – полный отстой.

– Так и есть, – подтвердил я, – вы действительно отстой.

И тут он заверещал, копируя мою интонацию:

– Как? Как? Как? Как это – они отстой?

Мы расхохотались и долго не могли остановиться. У меня потекло из носа, глаза наполнились слезами, и я с трудом различал дорогу, но, стоило мне успокоиться, он вскрикивал: «Как? Как?» – и меня снова начинало трясти от смеха.

– Это было круто, – сказал я, когда мы остановились на светофоре.

– Да, – ответил Йотам, – мне не терпится рассказать про это… И он умолк.

– Гиди? – спросил я, и его смех убежал струйкой, как вода из ванны, когда выдернешь пробку.

– Да, – ответил он. – Я иногда ему что-нибудь рассказываю. Иду на пустырь и разговариваю с ним. Но ты не волнуйся. Я знаю, что он умер и меня не слышит. Я знаю.

– Ты скучаешь по нему? – спросил я и тут же подумал, что впервые задал ему такой прямой вопрос.

– Иногда, – ответил он, прижимая палец к стеклу, словно хотел оставить на стекле отпечаток.

«Когда особенно?» – чуть было не спросил я, но прикусил язык. Я не был уверен, что ему надо помочь вслух высказать свои подавленные мысли. Все-таки он еще ребенок. Захочет, сам расскажет.

Он продолжал держать палец на оконном стекле. До дома мы доехали молча. Я припарковал машину и взглянул на него. Он выглядел удрученным. Волосы растрепаны, желтая рубашка на груди в пятнах, вероятно от мороженого. Вместо того чтобы открыть дверцу машины, он только глубже вжался в кресло.

– Все в порядке? – спросил я.

Он утвердительно кивнул. Но слишком медленно.

– Это потому, что мы заговорили о Гиди?

– Нет.

– Потому что «Бейтар» проиграл?

– Нет.

– Так что же случилось?

Он поиграл ремнем безопасности, то натягивая его, то ослабляя. Я отстегнул свой и протянул руку к дверце – не для того чтобы выйти, а чтобы впустить немного воздуха, – и тут он сказал, вернее, быстро выпалил:

– Мне не хочется идти домой.

Он с опаской покосился на меня, желая убедиться, что я не убегаю. Я вернул руку на руль и спросил:

– Почему?

Он ничего не сказал. Несколько месяцев назад, когда мы с Ноа еще имели обыкновение болтать о разном, она сказала мне, что, когда людям трудно говорить, можно, если хорошенько присмотреться, видеть, как слова поднимаются и опускаются у них в горле. Иногда слово может добраться до кончика языка, но в последнее мгновение быстро соскользнет назад. Я взглянул на горло Йотама. «В его возрасте я тоже не хотел возвращаться домой, – подумал я, – но если бы кто-нибудь спросил меня почему, я не знал бы, что ответить».