Торговец отражений

Грейс молчала. Всматривалась в его лицо, измученное, вытянувшееся, и понимала, к своему удивлению, насколько Шелдон в самоотречении преобразился. Еще немного и он мог бы стать новым Джексоном. И когда Грейс подумала об этом, сердце забилось быстрее.

— Ты ведь знаешь, что мы должны жить. Другого шанса не будет.

— Меня это не успокаивает! Где жить? Мира ведь нет. Мир — хаос. Нет порядка, нет традиций, ничего нет. Жизнь — сумасшествие. Метание, страдания, бессмысленность. Все вокруг — обман. Пустота в оболочке. Ложь, ложь, ложь! Нам врут! Нам всегда врали! Нет жизни, нет ее! Нет! — шептал он и дергал себя за ногти, будто бы стараясь оторвать один за другим.

— Но ты здесь. И я есть. И мы живы, — шепотом ответила ему Грейс и взяла его руку. Она стала холоднее. — Пока ты жив, ничто еще не потеряно.

Шелдон посмотрел на нее огромными горящими глазами.

— Тебя нет. — Взгляд его чуть прояснился. — Ты уже не здесь. Ты там.

— Я здесь.

— Нет. — Он улыбнулся. — Если бы ты была здесь, ты была бы никем. Но ты не здесь. Ты уже там. Ад — это другие, и ты давно там, с ними. Я вижу тебя так, как не вижу никого. Ты — целостность. Ты — завершенная. В тебе уже нечего менять. Ты стала собой, но тебе не понадобилось умирать.

Шелдон повернулся к ней всем телом. Скрючившийся, он был одного с Грейс роста.

— Ты — Ад. — Он расплылся в еще более счастливой улыбке.

— А ты? — шепотом спросила Грейс.

— А я — Никто. И буду им до тех пор, пока не уйду, — с неприсущей ему гордостью ответил Шелдон.

Грейс давно уже было страшно, еще с того года, когда пришлось переехать в это ужасное место. А когда Джексон ушел, стало совсем невыносимо.

Шелдон болен. От недоедания, недосыпа, обезвоживания обострилось восприятие. Шелдон чувствует слишком остро, слишком губительно. Он давно уже простудился — в таком холодном доме, где все по общему соглашению ходят босиком, немудрено. Если подождать еще немного, случится что-то пострашнее. Может, воспаление легких. Зима близко, сквозняки в доме станут невыносимыми.

— Я должен понять грань, — в бреду прошептал Шелдон после недолгого молчания, — увидеть за краем то, что неподвластно простому глазу. Я знаю, что способен на это. Я ведь видел, его чувствую. Я ощущаю, но ничего не знаю. Люди видят вещи и считают, что знают. Они не понимают, насколько ошибаются. Нет, нет ничего! Их мир — это самообман. Кучка вещей, а смысла нет! Где свобода смысла, создание его для себя? Это трагедия. Трагедия Сущего, трагедия живого, настоящего. Они не понимают. Ими движет страх, страх за собственность и жизнь, они злятся! Мир вещей сделал их такими. Я знаю! Я могу увидеть суть. Я чист. Я могу! Чтобы подойти к грани жизни, нужно своевольно отказаться от права быть, а у меня этого права не было. Я никогда не был, я не существовал. Меня нет. Меня не было. Меня не будет до тех пор, пока мир держит меня страхом. Пока я чувствую бессмысленность, пока я вижу ее, пока ощущаю. Не будет ее — буду я.

Он посмотрел Грейс в глаза. Грейс испугалась. Прозрачный взгляд, казалось, забрался по самую душу и смотрел, изучал, хотя уже прекрасно знал, что внутри: то же, что и у него.

— Мне страшно. — Голос Шелдона дрогнул. — Я вижу всех, я чувствую каждого, но не знаю, кто я. Я не знаю самого себя, и мне страшно. Меня нет. Я пустой, я ношу в себе эту пустоту и боюсь, что все вокруг видят меня. Они видят, а я — нет! И я не могу жить в обмане. Я не могу жить и понимать, что они меня видят, думают, что знают, а я и сам не знаю, кто я. Я не могу быть зеркалом, я не могу! Я хочу быть собой, а получаются только чужие отражения. Ты понимаешь меня, Грейс? Скажи, ты понимаешь меня?

Грейс слишком хорошо понимала, чтобы выразить согласие, прежде не подумав.

— Скажи мне, пожалуйста… — взмолился он и вдруг, словно подавившись собственным отчаянием, закашлялся.

Если любой другой бы спокойно покашлял в кулак и успокоился, Шелдон же долго надрывался, словно пытался выдавить из себя последний оставшийся в легких воздух.

Грейс гладила его по спине, расчесывала пальцами спутавшиеся волосы, прикасалась к холодным щекам, шее, брала за руки, отвлекая, но так и не предложила воды. А бутылка все так и лежала на дне сумки.

Он успокоился неожиданно для себя же. Вдруг задышал, распахнул глаза и оглянулся так, словно увидел комнату впервые в жизни. Его взгляд не мог остановиться уже ни на чем. Тяжело сказать, видел ли он что-то на самом деле или полагался лишь на воспоминания, но когда пришел в норму, начал снова говорить, но уже тише, чем прежде:

— Посмотри вокруг. — Он раскинул руки в темноте, и они взмыли в стерильном воздухе комнаты как два крыла. — Что изменится, если через мгновение меня не станет? Ничего. Моя жизнь не имеет смысла, и даже тот смысл, который я могу привнести, исчезнет через мгновение после того, как я исчезну. И я хочу исчезнуть для того, чтобы понять, какой я. Если я увижу себя, если я узнаю себя и пойму, что я могу, я вернусь. Я должен увидеть себя цельного, завершенного. Свое Сущее, Грейс. И если оно есть, если то, о чем я думаю, проявится там, за чертой…