Торговец отражений

— Конечно, Шелдон. Конечно я горжусь собой.

Они вновь замолчали.

Дышать становилось тяжело. Дом давил стенами и сжимал в тисках пыльных штор, скрывавших солнечный свет. Дом забирал мимолетные шорохи разложенными по всем комнатам коврами. Дом запирал секреты и запечатывал под трухлявыми полами. Дом не впускал в себя ни единого лесного голоса закрытыми окнами. Дом умер. В узком, почти незаметном лучике солнечного света, пробившегося сквозь дыру в шторе, не кружилась пыль. Луч был чист и холоден. Его совсем не хотелось ловить.

Шелдон смотрел на ладони Грейс и, казалось, совсем забыл о том, что они прежде разговаривали.

— Тебе нравится здесь? — начала разговор Грейс.

— Да, здесь замечательно! — оживился Шелдон и быстро ответил, не дав Грейс ничего добавить.

Она улыбнулась.

— А ты знаешь, где конкретно сейчас находишься?

— Я дома.

— Дом же в другом месте, помнишь? Там много воды. Там все совсем другое.

— Я везде дома, — сказал Шелдон. В его невинных глазах измученного ребенка мелькнуло что-то похожее на счастье.

— А где находится дом?

— Дом в безопасности. Там, где есть семья, там — безопасность.

— А почему тебе не нравился город? Там ведь тоже была семья.

— Там не было жизни. Только смерть, — сказал он, а потом как-то огляделся, чуть пододвинулся, поманил Грейс к себе и прошептал, распахнув глаза и приблизившись к ее лицу так, что они почти стукнулись носами. — Знаешь, ведь там все провоняло мертвечиной! Там везде кости! У них на главной площади людям головы отрубали, а потом в ящик скидывали! Я их чувствовал! — Он отвернулся, снова скрючился и прошептал уже с отчаянием. — Там люди ходят по костям, мамочка, они ходят по костям!

Грейс встала с кресла, не выпустив ладони из своих, и села рядом с ним. Диван, прежде даже не прогибавшийся под тощим телом парня, противно скрипнул.

Шелдон поморщился от резкого шума. Лицо окрасилось оранжевым светом огня, скукожилось, огромные глаза зажмурились. Грейс погладила его по плечу.

— Ты не виноват. Мы не должны переживать за то, что не можем изменить.

— Я понимаю. Просто не хочу принимать такое.

Грейс кивнула, погладила его по руке и тихо спросила:

— Скажи, Шелдон, а ты не замечал за семьей ничего необычного в последнее время? В их поведении или мыслях?

У Шелдона, кажется, запершило в горле. Он не сразу смог ответить, закашлялся. В уголках глаз блеснули слезы.

— Позвать за водой, Шелдон?

— За водой? — выдохнул он.

— Да, за стаканом воды.

Шелдон повернулся к Грейс и помотал головой.

— Не надо воды?

— Только не воды, прошу… — прохрипел он. — Я в порядке. Я хорошо себя чувствую. Я сейчас, я сейчас буду в норме.

Грейс послушно дождалась. Когда голос вернулся, а взгляд перестал выискивать что-то в темноте комнаты, Шелдон ответил на вопрос.

— Джеймс тщеславен своим умом. Лиза — своей силой. Сабрина победила себя, но я все еще чувствую, что в ней осталась чужеродная сущность. Но они хорошие. Они слишком любят свою жизнь, но они хорошие. Я люблю их. Я люблю тебя. Мы все любим друг друга. Вы хорошие. Я рад, что вы — моя семья. А ты? А ты любишь нас?

— Конечно, Шелдон, я вас очень люблю, — честно ответила Грейс и улыбнулась.

Она погладила по холодной и сухой щеке, утерла кончиком пальца слезы, засохшие в уголках глаз. Отдавала всю нежность, на которую тогда была способна. Заботиться о других ведь так приятно. И как она раньше не понимала?

— Почему ты говоришь, что Сабрина победила себя? — спросила Грейс.

— Она делает все для семьи. А Джеймс и Лиза — для себя. Я вижу это, но не сержусь на них.

— Почему не сердишься?

— Просто… — он замялся, — я тоже когда-то не понимал, что нет ничего важнее семьи. Я тоже жил для себя и думал, что так помогаю. А потом Он объяснил мне все. И они поймут. Они на правильном пути.

Шелдон так долго смотрел на руки Грейс, что глаза его заслезились. Он замотал головой, потер веки. А потом взглянул на девушку совершенно потерянно.

— Я думаю, что они смогут преодолеть себя, но не знаю. Я ведь не могу сердиться. Я могу только знать. Но знаю, что не могу знать все. Я знаю, что жизнь — зло. Но если они этого не чувствуют, я не могу заставить их думать иначе.

— Ты ведь можешь, но не хочешь.

Шелдон быстро закивал.

— Могу, могу, но не хочу. Они — моя семья. Они поймут. Они все поймут, но не сразу. Много солнц должно взойти. Они поймут. Поймут. Я знаю.

Грейс потеряла нить разговора. Шелдон балансировал на грани нервного срыва, и чувствовалось это в каждом его резком движении. В том, как он мелко дрожал, как длинные пальцы комкали подол белой измятой рубашки, как взгляд бродил по комнате, ни на чем не задерживаясь. Тяжело быть самим собой, но иногда это — меньшее страдание, на которое стоит пойти, чтобы обрести смысл.

— Тебе страшно? — спросила наконец Грейс.

— Я боюсь. Я боюсь жить.

— Почему?

— Жизнь — это страх! — прошептал он и вяло взмахнул рукой, словно хотел указать на то, как подходило под это описание убранство. — Жизнь — это бессмыслица, это обман, это иллюзия. Нет жизни. Все вокруг — это страх. Это кривое зеркало, а мы позволяем ему отражать ложь, чтобы не умереть от бессмыслицы и отчаяния.