Томас

Раньше Томас не утруждал себя борьбой с милыми сердцу слабостями. Насыщался до изжоги, лакал чужой Стыд до беспамятства, но сейчас не пришлось прилагать много усилий, чтобы вынырнуть из розового. Как фермер выкорчевывает сорняки из пересохшей земли, так и он силой воли оторвал себя от поедания сахарной ваты.

Помогло разочарование.

Это и все? Это весь стыд?

А сотни мужчин? Её тело билось в конвульсиях, она сходила с ума, слепо покоряясь животной хищной страсти, и при этом не раскаивалась, не мучилась вопросом, за какие заслуги небеса или сама Природа одарили её таким счастьем.

Томас в глубине души признался себе, что когда понял, с кем придется работать, кого гладить за ушком, щекотать пяточки, то его уже тогда начало трясли от предвкушения. Ему не надо серого — оказывается, он только сейчас понял, как истосковался по розовому... Он хотел слиться с теми всеми её мужчинами, пережить нечто подобное... И вот такое разочарование — ведь её розовое слишком интимное, слишком женское, такое, что Томасу и за сто лет не понять, не принять. Это не его пастбище, это розовое даже и не розовое вообще...

Больше по инерции посмотрел в самую глубь и, уже ничему не удивляясь, понял — чёрного мало — здесь мрак надолго не задерживается. Поэтому чистенькая.

Чертыхальски-Рокоцей-Лисовский подумал, что пора уносить ноги. Поскорее. Здесь ему нечем лакомиться. Здесь ему не место. Всё что мог, уже сделал.

Пригладив волосы, Томас подмигнул девочке:

— Ну, я пойду? Извините за вторжение.

Было заметно, что Катерину что-то насторожило, но она продолжала улыбаться.

— Это вы извините. За Барбоса. Посмотрите, он не до крови?

— Нет, брюки целы. Не прокусил. Да и не хотел он кусать сильно, это он пугал.

— Может водички? Света, принеси дяде минералки.

— Нет, что вы, — замахал руками Томас.

— Не обижайте, спека така стоить.

Девочка убежала. Томас не успел ещё раз платком протереть лоб, как в его руке оказался высокий стакан с водой. Ощущая приятную прохладу стекла, Томас посмотрел на искрящиеся в солнечных лучах пузырьки. Наверное, когда минералку из бутылки наливали в стакан, она шипела.

Шипела...

Нехорошо, когда кто-то шипит.

Змеи тоже шипят.

Это всё ни к добру.

Валить надо.

Валить надо отсюда...

Выпил залпом.

Вытер губы тыльной стороной ладони.

— Спасибо, хозяйка. Пошел я хату дальше искать. Прощай.

— А вы не пробовали объявления читать? Газеты есть.

— У меня ещё несколько адресов припасено, вот, — Томас достал из кармана кусочек бумаги с телефоном. — Там, где я был в последний раз, послали сюда, но в любом случае, спасибо.

Чертыхалськи, переступив через порог, замер, обернулся:

— Вы бы калитку закрывали. А то мои знакомые вот так горя не знали, пока в один прекрасный день цыганский табор не заскочил. Пока выпроваживали, деньги и ордена дедушки стянули.

Сказал и вышел на улицу.

13 Противоположности притягиваются

В тот миг, когда Томас прикрыл за собой калитку, ему стало так легко, словно с его плеч свалился небесный свод. Он побрёл, куда глаза глядят, не обращая внимания на сидящего на заборе зло прищурившегося одноглазого кота, на расхаживающих по улице кур и петуха-красавца. Свадебный кортеж из дюжины разномастных породистых и не так чтобы очень собак промчался, чуть не сбив Томаса с ног, но он и этого не заметил. Не думая ни о чем, повинуясь внутреннему компасу, блукая, он снова вышел на развилку: свалка — старый террикон — дом с амброзией.

Чертыхальски сбился с шага.

— Что за херета? — спросил он себя, употребив не «шо», а «что» с мягким «ч».

Дом был пустым.

Если бы Томас не видел своими глазами, что в нем только что были люди, а во дворе навалены вещи и мебель, вон там, у зарослей рипея, играли дети, он бы подумал, что дом заброшен! Ни щенков, не «попадьи», ни белья на веревках. Даже этих самых веревок нет.

Томас подавил желание войти во двор, чтобы поискать следы. Подумал, что в другой раз обязательно — он любит загадки, — а вот сегодня, сейчас не надо. Куда угодно, но только не сюда. Но тут же выплыл встречный вопрос: а куда?

— Куда подальше, — ответил сам себе и пошагал прочь.

Он машинально переставлял ноги, не думая ни о чем. Это надо ещё уметь — оставлять свою голову абсолютно пустой. Почему он так разочарован? У эротомана забрали сладенькое, да? Да. Так и есть. Лишили. Отобрали розовое. А он, как тот мальчишка, уже таял в предвкушении.

Частные дома позади — начались хрущёвки. Томас шагал, так и не решив, о чем думать. О, все святые угодники на свете, почему его так плющит? Неужели эта черноглазая виной? От тварь паскудная... Сглазила. А дочка чистенькой добила своим дикобразом...