Томас

Наконец, произошло то, что должно было случиться ещё давно. Дама в зеленом шелковом платье-макси с глубоким декольте и ниткой жемчуга на красивой шее склонилась над столом, но всё никак не могла попасть в выбранный ею венский рогалик. Игрушка не прикасалась к другим бирюлькам, её надо было всего лишь палочкой подтянуть к краю стола и сбросить — всё! Но женщину душил истерический смех, сквозь который были слышны рыдания. Она слишком поздно поняла, что можно было делать, а чего нельзя. Рука дернулась, спица задела стеклянный кружок и он, как пущенная хоккеистом шайба, отлетел в центр стола. Раздался треск — лопнул рогалик и ещё несколько игрушек.

Спица выпала из трясущихся пальцев проигравшей. Она развернулась и пошла за кулисы, продолжая хохотать. Но глаза её, Томас это видел отчетливо, были полны боли и слёз...

Игроки теперь перестали сбрасывать бирюльки на пол. Вот только, когда очередь дошла до твидового пиджака, он выудил маленькую детскую розгу и с явным наслаждением разбил её о сцену.

Скоро Томас догадался, почему он так сделал. Дойдя до одного из поворотов своего пути к выигрышу, Тихоня увидел вылитого из серого стекла воробья. При должной сноровке он мог достать птичку, не дожидаясь следующего хода. Когда Томас склонился над ней, чтобы лучше рассмотреть, то рассмотрел, на кого игрушка была похожа. Альма. Этот неопрятный воробышек — его мать. Мертвые стеклянные глаза, серые торчащие во все стороны перышки, хвостик, скрюченные лапки с острыми коготками. Свет играл на взъерошенном загривке, словно только что прошел дождь и мокрая птичка пытается согреться. Другой посмотрит — милая забавная пичужка, но Томас понимал и знал, что прячется у неё внутри. Злоба, упорство, воловья тупость, жажда причинять боль. Но была ещё одна черная черта, которая перевешивала все остальные. Зависть. Альма была воплощением животной ненависти к чужому здоровью, спокойствию, уму, воспитанию. Она завидовала всему миру, а населяющих его людей мысленно проклинала! Каждый день, каждый день, каждый день! Бесконечный поток нечистот лился из её поганых уст, до самой её смерти. Однажды небо даровало ей шанс стать лучше, успокоить чесотку бессмысленной зависти, она вышла замуж и родила мальчика... Но природа взяла свое. Тьма заслонила её разум, не дала рассмотреть дарованный путь спасения. Альма стала врагом своему мужу, потом сыну, и, в конце концов, самой себе.

Томас достал воробышка и бросил на пол. Растоптал. В миг, когда хрупкая игрушка лопнула под его каблуком, он на секунду испытал такое блаженство, как будто в кровь вспрыснули ампулу дофамина. Томас ощутил непередаваемое удовлетворение от завершения сложного давно беспокоившего его дела. Возвращаясь на место, он, наконец-то понял, почему остальные с радостью разделывались с частями головоломки. Всегда легко вспомнить тех, кого мы не любим, кто нас отверг или не помог в сложной ситуации; кто умнее, сильнее, богаче, красивее, счастливее... А тут выпал такой шанс разделаться с обидчиками, наказать их, низвергнуть, раздавить каблуком, размазать по полу... И при этом получить награду — приятный, возбуждающий, придающий сил заряд энергии. Кто от такого откажется? Поэтому игроки и дальше не искали тропу, ведущую к победе: они разделывались со своими врагами, уподобляясь той крысе, которая вместо воды и мяса без остановки нажимала на педаль, впрыскивая себе наркотик.

Напряжение росло. Круг за кругом. Бирюлька за бирюлькой. Сколько прошло часов, Томас не мог сказать — как только он вышел на сцену, лишился чувства времени и о его ходе судил по таявшим на глазах стеклянным статуэткам. На столе уже возвышалось не более трети от общего количества. Гадание продолжали восемь игроков. Уже никто не смеялся, не находилось желающих глупо хихикать... Наверное, все оставшиеся игрушки имели особое значение для гадателей. Каждый долго приноравливался, прежде чем сделать ход, искал лучшие варианты. Легких не осталось — началась решающая игра. Но произошло ещё нечто, что серьезно встревожило Томаса. Привычно раздавив очередную стеклянную фигурку, он опустил глаза и заметил, что вся левая сторона его рубашки пропиталась кровью. Она была алая — и это Томаса обрадовало, но при этом он тут же почувствовал усталость в ногах. Ломило поясницу, шея затекла. Может, и раньше всё это было, но он просто не замечал. Вид крови заставил прислушаться к своему телу. Томас с завистью посмотрел на Михаэля Шульца, который сидел в кресле. Ему-то легче, а Тихоня за все время не присел, ни разу не облокотился на стол. Томасу не сказали, можно это делать или нельзя, но остальные игроки не прикасались к его поверхности, значит...