Томас

Спустился на первый этаж, в столовую. Поздний завтрак или ранний обед — какая разница? — но здесь были все: Петр Алексеевич, Тоня, Катерина и Олеся. Мягкие пастельные цвета рубашек и блуз — светлый верх, темный низ. Стеклышки очков задорно блестят. Движения плавные, ножи-вилки, ни дать не взять — семейство интеллигентов на даче решило отобедать. Накрахмаленная скатерть, красивая сервировка, широкие блюда и тарелки, соусники, хрустальные графины, бульонница с большой, похожей на перевернутый казан для плова, крышкой.

Катя хотела сделать Томасу приятно, и у неё получилось. С продуктами помогла Тоня. Утиная грудинка с винной грушей и клюквенным соусом. Бульон из утки. Фаршированный рисом и овощами кальмар. Медовый лосось с жареной кинзой, имбирным гелем и крокетами из картофеля. «Цезарь», икра летучей рыбы и французская зерновая горчица. Только для него — любимые тосты, чуть-чуть смоченные с одной стороны в оливковом масле. Нотку агрессии всей этой красоте вносили половинки крупных помидоров и нарезанные соломинкой болгарские перцы в салатнице. В графинах минералка — никакого спиртного.

Все уже трапезничали.

Томас присел на свободное место между Олесей и домохозяйкой. Звон серебра о фаянс, сопение, шум пережёвывающих пищу челюстей. Князь развлекает барышень светской беседой:

— ...она сказала: «Рассвет нового дня — предвестник заката. Земля — не навеки наш дом». Представляете? Девочке всего одиннадцать, а уже такая умница. Поражаюсь, какие восхитительные дети растут! Мы такими не были...

Леся пожала Томасу руку, подмигнула, улыбнулась. Тихоня посмотрел в наполненные щенячьим счастьем девичьи глаза, и догадался, что она даже не подозревает, насколько для всех сидящих за этим столом важен сегодняшний день. Молодость эгоистична. Она не замечает показное благодушие Князя, упрямые складки между бровей Катерины, льдинки в зрачках баронессы. Когда вся жизнь впереди, зачем обращать внимание на такие мелочи? Но в этой наивности прячется столько понятных Томасу смыслов, что оторопь берет. Ведь это такая удача, увидеться с той, кто не ведает страха! Это, конечно же, не любовь, Тихоня так и не познал этого чувства, и, скорее всего, уже не познает, но... Он согласен променять любовь на Лесю. Она была настоящим украшением его последних дней — это истинная правда. Сидит рядом, весёлая, красивая, не понимая, что для Томаса уже не существует четверга и пятницы, никаких больше островов и любовных плясок, хозяйки корчмы и богатого постояльца. Жаль... Мог бы сейчас взять её за руку и отвести на второй этаж, положить на кровать... Но этого делать нельзя... А потом не получится — Тоня не отпустит в такой день...

— ...«Жизнь — лишь тень на стене!», — она говорит. Глазенки васильковые, ресницы веером, платьице, носочки, туфельки лакированные. Такое милое создание. И папаша за спиной стоит — табачищем воняет, ненавистью брызжет. Через слово «сгадили Россiюшку», словно мы в николаевские времена вернулись. Ума хватает дочке учителей-репетиторов нанимать, а самому рядом посидеть времени нет. Такая поразительная разница между поколениями, я вам скажу, Антонина Петровна... Это радует. Подобное и раньше случалось — все детки светлы, а взрослыми огреховниваются. Но нынешние... Подрастающие, думаю, когда им позволят, наворотят таких дел!

Томас ел с удовольствием. Кальмары были нежные, сухарики в «цезаре» как он любил — не пересушены. Бульон жирный, с какими-то хитрыми специями, названия которых Томас не знал. Попросил добавки.

Отобедав, Князь раскланялся и, сославшись на заботы, удалился. Олеся помогала Катерине убирать и мыть посуду. Тоня подождала, пока Тихоня отставит от себя тарелку. Промокнув салфеткой губы, встала из-за стола.

— Пошли, рогожку примеришь.

Поднялись на второй этаж. Зайдя в спальню баронессы, Томас заметил, как на створке трельяжа висели закрытые прозрачным целлофаном «рогожки» — два смокинга, белый и чёрный. Однобортные. Сняв оба, повертел в руках.

— Касабланку?

— Попробуй этот.

Сбросив халат, взял со столика мохнатую кисточку и припудрил подмышки. Не застегивая запонки, надел сшитую из тончайшего хлопка рубашку, чёрные брюки с подтяжками, жилет и пиджак. Белую бабочку не стал повязывать: и так было понятно, что классика ему к лицу.

— Ну, теперь твой любимый, — сказал Томас, вытаскивая из целлофана белый костюм.

Сорочку и брюки оставил прежние, сменил черные части смокинга на белые. Присел на пуфик и приподнял одну ногу, а затем другую, пока Тоня натягивала ему черные носки. Затем баронесса нагнулась и, кряхтя от напряжения, вытащила из-за трельяжа три коробки. Отбросив крышки, достала черные туфли. Дыхнув и протерев их рукавом блузы, поставила перед Томасом.

— Выбирай.

Подошли средние — легкие и не жмут.