Томас

Томас Чертыхальски усмехнулся, но улыбка умерла, так и не успев родиться.

Кошмары его не отпускали, не забылись. Тело помнит, до сих пор чувствует поднимающиеся адреналиновые волны страха. Предчувствие чего-то неизбежного неотвратимого раскололо семечко-яичко, липкий противный ужас пророс, опутал щупальцами, нитями, лианами всё его ливерное нутро. Сердце отказывается биться в нужном ритме, легкие наполняются воздухом в четверть объема, желудок сжался до размеров камня, печень разбухла так, как будто её накачали водой, почки превратились в два ледяных кристалла, а кишечник скрутился морским узлом.

Тихоню колотило.

Пальцы подрагивали.

Он зажмурился.

Прислушался.

Воздух с шумом и посвистыванием вырывается из груди. Зубы стучат, отбивая морзянку. Шелест крон деревьев над головой. Где-то на соседней улице играет радио. «Nazareth». Поют, что все люди — звери. Кто ж спорит?

Кожа — это фарфоровая или, как у того пастушка, фаянсовая оболочка, корка, прячущая внутри нечто гудящее и пахнущее озоном.

Черная шаровая молния.

В его груди находится черная шаровая молния.

Вот какой был сон, а все эти оставшиеся в памяти образы: джокеры, рыболовные крючки, тягучая скрипящая скрипками музыка, визг тормозов, волчий вой, шипение змей — это обрамление, уловки фокусника, желающего отвлечь простофилю от главного.

Томас икнул.

Вспомни про Тоню, она и появится! — за воротами послышался шум подъезжающей «Победы». Калитка открылась.

— Всем привет, — крикнула баронесса, переступив через порог.

Темно-синее платье с красненькими пуговками на объемном лифе. Над ухом висит украшенная перьями кукушки черная шляпка-дерби. На сгибе локтя сумочка из кожи крокодила.

Олеся вышла встретить хозяйку в халате и фартуке, взлохмаченная, чем-то обеспокоенная. Наклонилась к Антонине Петровне, зашептала ей на ухо. Томас смотрел на них через смеженные ресницы и ему захотелось пошутить зло, обидно. Лань и гиппопотамчик? Старлетка и бандерша? Дюймовочка и... Колкости иссякли, когда он разглядел лицо баронессы. Она была чем-то расстроена.

Олеся вернулась в дом накрывать на стол. Томас пятернями пригладил волосы, разделив их на две равные части, завел мокрые пряди назад. Посмотреть со стороны — настоящий сын булошника. Попытался улыбнуться. Бесполезно.

Баронесса подошла, и света под навесом стало меньше.

— Привет.

— М-м-м.

Подхватив тяжелое кресло, поставила его напротив Томаса и с тяжелым стоном присела. Сумочку повесила на подлокотник.

— Ох, колени-колени, когда же вы болеть перестанете? — сказала горько.

Томас рассматривал баронессу, пытаясь угадать, из-за чего она расстроена. Приехала с плохими новостями или Леся нашептала? Устала, постарела... Темные круги под глазами, пудры больше, чем обычно, помада ярче. Волосы отросли, и стала видна седина у корней. Очки, обычно сидящие внизу переносицы, подняты и закрывают глаза. Спрашивать ни о чем не стал, ждал. Кстати, Олеся за утро к нему так и не подошла, ни о чем не спрашивала. Чего-то боится?

— Обживаетесь? Это хорошо, — сказала Тоня.

Томас только хмыкнул.

— Планы на сегодня какие? — продолжала и, не меняя интонации, добавила: — Ваня ко мне с утра заезжал. Говорит, ночью собаки в округе выли. Вот, решила проведать.

Тихоня молчал.

— Ладно, не в духе, так и скажи. Хочешь в барчука играть — воля твоя. Но девочка не нанималась в четырех стенах сидеть.Хочешь, сама её проветрю. Я тут колечко с камушком присмотрела. Мне нельзя — легкомысленное оно какое-то, а Лесе в самый раз. Кулончик до пары. Ей понравится.

Томас кивнул согласно.

Баронесса привстала и, расправив платье, устроилась в кресле удобнее — туфли глубже вонзились в гравий.

— Слышала с «красненьким» не получилось?

Тихоня дернул мизинцем, любое движение ему давалось тяжело.

— Не ругайся, — наконец сказал он.

— Чай не маленький, чего ругать.

— Побоялся связываться.

Тоня наклонила голову набок, сказала беззлобно:

— Дуреха ты. Я что подвигов ждала? Тебе надо было рядом с ними постоять — вот и вся работа. «Красненького» можно вычеркивать. Не щас, так в будущем твоя пруха его догонит.

Томас вытянул вперед ноги, оставляя в гравии две борозды. Потянулся, зевнул.

— Одного не пойму, где в этом Косте чистенькое? Ничего не заметил.

Баронесса пожала плечами.

— Да кто его знает? Наверное, в будущем что-то натворит. Я же тебя на упреждение отправила.

Томас поднял голову и широко открыл глаза. Задумался, хотел что-то сказать, но...промолчал.

— «Красненькие» они такие — белая кость, голубая кровь, — продолжала Тоня. — Честь мундира. Приходит горячее время, они не по лабазам и тылам, а под шрапнель лезут. Это мы с тобой — алга! — драпаем.

— Каптерщик?

— Где бы мы все были, если б не такие каптерщики?

— Каждому свое, Тоня, каждому свое.

Баронесса покачала головой.

— Что-то ты плох сегодня — смотреть страшно. Отдохнул бы, поспал до обеда.

— Это потом...

Томас провел ладонью по колючему подбородку, подумал, надо бы побриться.

— Что-то неспокойно на душе, мать. Сегодня ночью чего только не привиделось.

Антонина Петровна вздохнула.