Томас

Сидя на кровати и раскачиваясь вперед-назад, он раз за разом, словно молитву, стал повторять один и тот же стих: «Стать бессмертным — напрасный, поверьте мне, труд. Все, кто стар и кто молод, в могилу сойдут. Не дано это царство земное навек — никому. Да и мы не останемся тут».

В подобные минуты, когда мир спал, и Томас оставался один на один со своей совестью, он невольно задавал себе неудобные вопросы. Главный из них — что его ждёт на Новый год? Конец или начало? Дадут ли ему, повзрослевшему, право загадать желание, а может эти сто лет жизни и были воплощением несказанного, но искомого? Тогда, во время церемонии, он был ещё слишком мал. Гадание застало его в пору превращения из мальчика в юношу. Тело уже принимало алкоголь, ему, почти четырнадцатилетнему, были приятны ласки женщин, но разумом, даже для тех, непонятных современному человеку времен, он был ещё слишком молод. Иначе не объяснить, почему у Томаса возникло, вернее, вырвалось такое желание, желание не расчетливого озабоченного долголетием циника, но неискушенного мальчишки, боящегося всё испортить. В ту ночь Тихоня не чувствовал себя победителем. Он делал то, что у него получалось лучше всего — жульничал. Так какой здесь может быть подвиг? В его случае не вор у вора украл дубину, а... Ему не пришлось переплывать через Ла-Манш или карабкаться на вершину Монблана; он, наконец, не сражался против отряда гренадеров... Поставил на «пятерку», а почему? Насколько он знал, это цифра являлась символом абсолютной свободы и воли, смелых преобразований, вечного движения вперед по своей колее вне просек и гатей. Именно такую судьбу он уготовил Княжеству, которое волею небес, представлял на церемонии.

В сотый, тысячный раз Томас спрашивал, мог ли он тогда попросить что-то иное для себя? Конечно! Ему всегда хотелось иметь свой дворец. Большой дом с башенками, садом, лужайками, конюшней и автопарком. С прислугой, садовниками, красивыми служанками. Или парусник со своей проверенной командой. Что может быть лучше кругосветного путешествия? Пусть другие толкаются в тесных городах, наблюдая вокруг себя перекошенные от злобы, зависти, ненависти лица людей. Ещё он мог наказать своих обидчиков — список таковых уже тогда был длинным. Насладиться мучениями врагов, стоя рядом с их распятыми телами и хохоча во всё горло — это же прелестно!

Мог пожелать... пожелать... желать...

Наконец Тихоня заснул.

3 Охота

Утром Томас как смог привел себя в порядок, побрился, позавтракал, поцеловал ещё спящую Лесю-Олесю в щечку и отправился по делам. После ночи размышлений ему не сиделось взаперти — душа требовала розового, красного, фиолетового. Работа с чистенькими подходила к концу, поэтому Тихоне надо было расставить все по полочкам, определиться раз и навсегда, стоит ли потрошить номер «один» или нет, взять ещё какую-нибудь дополнительную «шестерку» или вообще отказаться от этой затеи. В конце концов, хотелось просто погулять по городу, окунуться в толпу простых людишек, и с их помощью смыть с себя запах чистеньких.

Первым делом он проехался на кольцевом трамвае. Вышел возле второй больницы и спустился к скверу Коммунаров, что у иняза. Купил мороженое и сел на лавку под каштанами напротив памятника импотентам — высокой гранитной стелы. Такие посиделки Томас раньше называл рыбалкой. В конце двадцатых каждый день был похож на фестиваль. На глазах Томаса зарождался неведомый, сияющий гранями непостижимой человеческой души мир. Рушились древние, оставшиеся от дореволюционных времен грехи и зарождались новые. Сначала Томасу Чертыхальски даже казалось, что революцию люди устроили не против царя, церкви, древнего, даже дремучего бытия, а против их племени, но... Природа греха взяла своё, в который раз доказав незыблемость постулата о слабости человеческой сущности. Но, надо быть честным до конца: люди советского времени всё же мало походили на себя прежних. Они жаждали знаний и не стеснялись этого. Они тянулись к свету, пусть даже электрическому. Им было тесно в их старых лачугах, на их темечки давили низкие двускатные потолки, поэтому они всё рушили, крошили, сносили, взрывали, безжалостно уничтожали окостеневший за века уклад.

По выходным люди собирались в парках культуры и отдыха, чтобы попеть, поплясать, поплевать семечек, выпить пивка и кваску. Вот тогда-то, в те безмятежные милые его сердцу годы, Томас так полюбил посидушки. Народ, пытавшийся забыть Гражданскую, быстро зажигался, споро работал, весело отдыхал, даже грешил с огоньком. Парни знакомились с девчатами, устраивали спортивные соревнования, — городки там, шахматы; огородные — кто больше тыкву вырастит... Иногда ходили в кулачки рудник на рудник, улица на улицу, но не так, как раньше, без былой злобы и свинчаток.