Том 8. Прощеное воскресенье

– Человек он на весь мир знаменитый, – сказала Мария. – Значит, русских привечал?

– Еще как привечал и до сих пор привечает.

– А чего ты от него ушел?

– С гениями работать непросто.

– Он тебя притеснял?

– Ни-ни, ни боже мой! Но рядом с ним я невольно чувствовал свою недостаточность. Сначала у меня все шло хорошо. Мы работали на острове Лонг-Айленд, на ферме одного из русских летчиков. Вообще в компанию первых пайщиков собрались все русские. Работали под дырявым навесом. Чертили в углу курятника. Многие из материалов для постройки самолета брали с соседней свалки. Эта свалка была для нас настоящим островом сокровищ. Но зато вся наша компания называлась так громко, что аж искрило при произношении: «Сикорский Аэроинжиниринг Корпорейшн». А было нас вместе с Игорем Ивановичем пятнадцать человек, и работали мы бесплатно – платить было нечем. Американцы толпами приходили посмотреть на сумасшедших русских, которые работают по четырнадцать часов в сутки бесплатно, – для Америки это было невиданное чудо. На диком энтузиазме у меня получалось хорошо, я был в своей тарелке, а когда фирма встала на ноги и сделалась действительно корпорацией, я понял, что не тяну. Наверное, так было дело, так я сейчас думаю. И я ушел в самостоятельное плавание. Все-таки я успел побыть адмиралом – это меня смущало, подхлестывало мое тщеславие. Как я сейчас понимаю, мне не хватило мужества. А я у Сикорского был не единственный адмирал, был еще у нас адмирал Блохин, сначала Сикорский его назначил заведовать кадрами, а он поработал и отказался, попросил дать ему место рабочего и очень быстро стал первоклассным слесарем. Вот у него мужества хватило, он нашел силы перешагнуть через свое былое адмиральство, а я не смог.

– Ты так говоришь о себе, как будто о постороннем рассказываешь.

– Это старческое, – усмехнулся Павел. – А Сикорский никого не удерживал, а, напротив, помогал встать на свои ноги. Ему ведь тоже Рахманинов помог, дал пять тысяч долларов, а в двадцать третьем году это были большие деньги[25].

– Они и сейчас большие. Я что-то нигде не читала об этом факте.

– А кому надо? Кто напишет, что русский помог русскому? О том же Сикорском пишут, что он великий американский авиаконструктор, только так – американский. Они думают только о престиже Америки – и правы. Они думают о себе, а мы должны думать о себе сами.

– У меня муж тоже был летчик, – неожиданно сказала Мария.

– А почему был?

– Он погиб в воздушном бою в сорок втором, пошел на таран немецкого бомбардировщика. Над Ла-Маншем.

– О, вот об этом я точно читал в американской газете. Помню заголовок: «Таран над Ла-Маншем». Царство ему небесное! – перекрестился Павел.

– Царство небесное! – перекрестилась и Мария.

– Он был француз?

– Да. Его звали Антуан.

– Достойный человек, – задумчиво сказал Павел. – Война в первую очередь берет лучших…

Наконец они крепко уснули – опустошенные, звенящие от блаженного напряжения и взаимной нежности.

Мария проснулась от страха – она протянула руку, чтобы обнять Павла, и рука ее оцепенела в пустоте. Она открыла глаза, присмотрелась в темноте, ощупала постель – нет, никого с ней не было. Мария вскочила на ноги, пробежала к окну, резко отодвинула портьеры: спокойный ровный свет пасмурного октябрьского утра залил спальню. Не было ни одежды Павла на стуле, ни его желтых ботинок у кровати, не было даже его следа… Кое-как попав в рукава халата, босая, она выскочила в темный коридор, тишина стояла в квартире оглушающая. Чутко прислушиваясь, Мария пошла из одной комнаты в другую – никого. Вот наконец и гостиная, большие напольные часы в виде готической башни показывают ровно десять, но почему-то не бьют. Странно. Мария подождала минутку, но часы так и не ударили.

Дверь кухни была закрыта, но и за ней тишина.

Собравшись с духом, она распахнула кухонную дверь.

Нюся и Павел сидели за кухонным столом и играли в карты. Фунтик, обычно садившийся только у ног Марии, скромно сидел у ног Павла.

Мария подошла к ним простоволосая, оказывается, заплаканная. Когда успела заплакать, она и сама не знала.

– Вы что делаете? – растерянно спросила Мария, глядя на игроков с картами в руках.

– В подкидного дурака играем, – спокойно отвечал Павел, – Нюся меня уже два раза обставила.

– А часы почему не бьют?

– Я бой отключил, чтобы они тебя не будили. Фунтик встал и, застенчиво отводя глаза, завилял хвостом с белой кисточкой на конце.

– Привет, предатель! – засмеялась, глядя на него, Мария. – А вы, картежники, готовьте завтрак и сварите хороший кофе!

– Будет сделано, мадам! – козырнул Павел, а тетя Нюся, загадочно улыбаясь, пошла с червовой десятки.

Невольно заглянув в их карты, Мария отметила, что на руках у Павла дама треф и дама бубен, – это ее успокоило окончательно. «Трефовая – тетя Даша, а бубновая – я, когда-то в ранней молодости я ведь была светло-русая».

XXV