Том 8. Прощеное воскресенье

– Моя сама сыр делает, у нас четыре козы, ими спасаемся. Ну как железнодорожникам и мне и Витьку тоже паек перепадает, средние сыны Василий и Дмитрий в городе, на помощников машинистов учатся, грех жаловаться. А старший мой погиб в сорок первом, тоже помощником машиниста был, под бомбежку его состав попал, Ванечки нашего. А мы как-то живые все до сих пор, а по нем мать и сейчас плачет.

– Она и всегда будет плакать. Моя мама сколько меня ждала с фронта, столько и плакала. А муж мой пропал без вести в ваших местах. Я же демобилизовалась недавно, года не прошло.

– Теперь в больничке работаешь?

– Нет, в институте лаборанткой.

– Чаю попьем с настоящим сахаром или компоту?

– Чаю. Меня Александрой зовут.

– А меня Александром, по батюшке Ивановичем.

– Так мы тезки! – обрадовалась Александра.

– Выходит так, а я смотрю на тебя и даже думаю, что ты мне родня, – смущенно сказал Дяцюк.

– Спасибо. У меня похожее чувство.

Попили заваренного травами чая с настоящим колотым сахаром.

– Если можно, я еще за домом у вас во дворе приберу.

– Давай. Ты, как моя, она тоже на месте не сидит, а если и сядет, то все равно что-то руками делает.

– У меня мама такая же, – улыбнулась Александра.

Дяцюк потянул носом в красных прожилках.

– Кажись, вонючка? Чую. Со степу ветер, издалека запашок несет.

– Я на обоняние не жалуюсь, а что-то не чувствую.

– Окошко закрыто, вот и не чуешь. Пойдем выйдем.

Они вышли на крыльцо станции. Хотя день и клонился к вечеру, но жары не убавилось, только палящий зной сменился на тяжелую духоту.

Далеко на юго-востоке оторвалась от пепельного горизонта черная точка, одновременно с той стороны дохнул суховей и нанесло легкий запах серы.

– Теперь чую, – сказала Александра, – но, в общем, терпимо.

– Это состав еще во-он где, а подойдет близко – хочь бежьмя бежи! – возразил Дяцюк. – Его часа два будут сдавать-принимать – нанюхаемся до поросячьего обмороку!

– И как те люди живут, что с серой работают? – простодушно спросила Александра.

Дяцюк взглянул на нее исподлобья. С отвращением потянул носом крепчающий с каждым порывом суховея запах серы.

– Недолго.

Когда платформы с серной рудой прибыли на станцию, стало понятно, насколько прав был Дяцюк.

– Ты косынку к роту и носу прикладывай, вон как я платочек, – посоветовал он.

Когда наконец бригада сменилась и Александру через кабину паровоза провели в тендер, ей почудилось, что она в преисподней: раскалившийся за день солнцепека железный вагон, запах серы, запах угля, тьма.

– Не бойтесь, – сказал ей помощник машиниста Витька Дяцюк, – сейчас я форточки пооткрываю – станет светло, а тронемся – серную вонь будет относить назад, по ходу. А что уголь пахнет, так принюхаетесь.

Парень обращался с «зайцем» Александрой обходительно, видно, отец дал ему хорошую накачку.

– Туточки в ящике и матрац, и одеялка байковая, и подушка соломенная. Стелитесь и спите себе на здоровье, а к рассвету и до Москвы домчим. Вон вода питьевая, вон в баке вода умыться, только кран открыть, вон ведро, а форточки у нас большие. – Он с грохотом открыл две форточки на засовах, и действительно в вагоне стало почти светло, во всяком случае, все можно было различить, все найти.

Скоро состав тронулся в путь, и выяснилось, что тендер вовсе не преисподняя, а место, в котором вполне можно обитать, смиряясь с серной вонью, угольной пылью, грохотом. В большущем деревянном ящике Александра расстелила матрац, положила в головах подушку, набитую соломой, давно пропитанной угольной пылью, и с одеялом в ногах почти мгновенно уснула. И ни грохот, ни угольная пыль, ни запах серы, наносимый в тендер на коротких остановках или там, где поезд замедлял ход, – ничто не помешало Александре проспать часов до трех утра, и то она проснулась лишь оттого, что стало холодно и пришлось укрыться байковым одеяльцем. В открытые форточки тендера уже серел рассвет, а состав шел по дальнему Подмосковью.

Александра добралась до дома ранним утром. Она застала маму у водопроводной колонки в глубине двора, где та полоскала белье. Александра помогла ей крепко выжать белье и внести его в дом в цинковом корыте. Мелкие постирушки они развесили в комнате на специально натянутой для этого веревке, у стены, дальней от входа, а четыре простыни и три наволочки – на телефонной проволоке, протянутой между «дворницкой» и старым тополем. Особое удобство тут заключалось в том, что при открытой двери их «дворницкой» белье на проволоке просматривалось, то есть находилось под их полным контролем. Времена были такие, что не только постельное белье, а и старую половую тряпку нельзя было оставлять без присмотра.

Пока Александра переодевалась с дороги, мама вскипятила чайник.

– Ма, вот я привезла мяту и душицу, завари.

– Молодец, что привезла, заварю, конечно. За чаем и расскажешь, что и как, хотя по глазам вижу – мало хорошего.

Чай с травами был очень вкусный…

– Вот и все, – закончила Александра рассказ о поездке на поиски Адама. – Все…

Мама долго молчала.