Том 8

Так много воспоминаний — и почти все счастливые! Как искусен был тот ювелир, который гранил человеческую душу! Он снабдил ее способностью забывать все темное и помнить только яркий солнечный свет! Полтора года жизни с Фьорсеном, пустые месяцы, которые последовали за ее уходом от него, — это был туман, который рассеялся в радужном сиянии последних трех лет. Единственным облачком набегало сомнение: действительно ли Саммерхэй любит ее так, как любит его она? Мозг ее всегда неотступно работал над решением этого вопроса. Она сравнивала дни и ночи прошлого с днями и ночами настоящего. Ее предчувствие, что она, полюбив, будет любить безоглядно, исполнилось. Он заполнил всю ее жизнь. Гордость — ее сила, но одновременно — и слабость; и не удивительно, что ее обуревают сомнения.

Для своего первого путешествия они выбрали Испанию — эту сумрачную, неевропейскую страну с удивительными цветами и громкими криками «Agua!» [38] на улицах; страну, где мужчины в широченных черных шляпах кажутся вросшими в седло и слившимися с лошадью, где одетые в черное женщины с прекрасными глазами до сих пор выглядят так, словно им не хватает восточной чадры. То был месяц веселья и блеска — последние дни сентября и начало октября; то была оргия чарующих блужданий по улицам Севильи, объятий и смеха, странных ароматов и странных звуков, оранжевого света и бархатных теней, всего этого тепла и глубокой серьезности Испании. Алькасар; продавщицы сигарет; цыганки-танцовщицы Трианы; древние, цвета пепла руины, к которым они ездили верхом; улицы и площади; люди, сидящие на солнцепеке и ведущие серьезные беседы; продавцы воды и дынь; мулы, мрачные, словно из сновидений; оборванцы, подбирающие окурки; вино Малаги; гроздья Аликанте! Обратно они возвращались через выжженные нагорья Кастилии в Мадрид, к Гойе и Веласкесу, и жили там, пока не поехали в Париж, отпуск кончался, надо было успеть к началу судебной сессии в Лондон. В Париже они прожили неделю в маленькой забавной французской гостинице. О ней у Джип осталось много приятных воспоминаний и одно тяжелое. Однажды после театра они ужинали в ресторане, и вдруг Джип увидела в зеркале, как вошли трое и уселись за столик позади них, — Фьорсен, Росек и Дафна Уинг! Пока они заказывали ужин, она сохраняла спокойствие, потому что Росек был gourmet [39], а девушка, наверно, была голодна. Но потом ей стало ясно, что спасения нет: ее все равно увидят. Притвориться, что ей нехорошо, и уйти? Или сказать Брайану? Или остаться на месте, смеяться и разговаривать, есть и пить, словно никого и нет за ее спиной?

В зеркало она видела свое разрумянившееся лицо, блестящие глаза. Пусть посмотрят, как она счастлива, как уверена в своей любви! Она коснулась кончиком туфли ноги Саммерхэя. Как великолепно он выглядит — загорелый, здоровый — по сравнению с этими бледными горожанами! И смотрит он на нее так, как будто только сейчас открыл для себя ее красоту. Как она только могла терпеть этого человека с бородкой, с бледным лицом и злыми глазами!.. Потом она увидела в зеркале, как глаза Росека, обведенные темными кругами, остановились на ней, и по неожиданному огоньку, вспыхнувшему в его глазах, сжатым губам и слабому румянцу, выступившему на щеках, она поняла, что он узнал ее. Что он станет делать? Девушка сидела к ним спиной и ела. Фьорсен глядел прямо перед собой с тем недовольным видом, который она хорошо помнила. Все теперь зависело от этого опасного человечка, который однажды поцеловал ее в шею. Болезненное ощущение охватило вдруг Джип. Если бы ее возлюбленный знал, что всего в пяти шагах от него сидят эти два человека! Росек заметил, что она их видит. Он наклонился к девушке и что-то шепнул ей; Дафна Уинг обернулась, рот ее раскрылся, у нее вырвалось приглушенное: «О!» Джип перехватила ее беспокойный взгляд, брошенный на Фьорсена. Конечно, девушка захочет уйти, прежде чем Фьорсен увидит ее. Да, она встает — и с каким видом, прямо-таки хозяйка положения! Манто накинуто ей на плечи, она идет к двери и только оттуда бросает испуганный взгляд. Ушли!

И Джип сказала:

— Пойдем, милый.

У нее было такое чувство, словно они оба избежали смертельной опасности; не потому, что эти двое могли бы причинить ему или ей какое-нибудь зло; они избежали еще одного тяжелого переживания, может быть, вспышки ревности к ее прошлому, которую мог испытать Саммерхэй при виде этого человека.