Том 6. Лимонарь

Раймонд растерянно, как человек под неожиданной стукушкой. Его вдруг ударило: ведь и сам он не раз спрашивал себя, в кого? — ни малейшего родового сходства, никаких фамильных черт, ни в лице, ни в характере. Один Жоффруа чего стоит, такие страшные зубы.

«А чем, по- твоему, в субботу занимается Мелюзина, ты говоришь, молится...»

— Я не знаю, резко ответил Раймонд и задохнулся: догадка, о чем никогда не загадывал, втянула в себя воздух.

«Откуда у тебя такое богатство? Тут был дикий лес, пустыня, а за эти пять лет — да ведь это целое государство, твоя Лузиана. Да такое или снится или в сказках. Про нее говорят, волшебница, занимается колдовством. И не одна».

— С кем? — вскочил Раймонд, но как ногам удержаться, перед ним все кружится.

«Удивительное дело, столько лет вместе, на глазах совершаются чудеса, и никогда не спросит, как это возможно, откуда? И при этом всегда что-то замалчивается. И не проверишь? Называют одного из ближних к тебе, забыл, как его? Ну, кто у тебя на глазах?»

— Не вижу.

И тотчас все, кто чаще приходил в их дом, прошли перед Раймондом и он засматривает каждому в глаза. И странно, у всех оказывается одинаковые глаза, и этот единственный глаз всплеснул его — перед ним стоял с «вопиющими» глазами застенчивый Рольдук.

«Рольдук колдун? Невероятно. Но почему же в субботу, вдруг вспоминает, его никогда не видно?»

На столе лежал кабаний нож, подарок Бертрама, «на дикого вепря нынче с рогатиной не ходят»!

Раймонд схватил нож.

— Обоих! — он не сказал, а сверкнул, как нож.

«А ты не горячись. Мало ли что говорят. Коли всему верить, потеряешь веру».

Но Раймонд весь в шуму — «ты мне говорила неправду!» повторяя, — гнев жег его, шипя, — с ножом на кабана он вышел.

Бертрам за ним.

Дом опустел.

11

Прессина:

Дети, сестры мои! Моя неутоленная любовь — неутолимая жажда. Зачем вы меня разлучили? Я вам открыла глаза на тайны — вы открыли мне тайну. Измена погасила мою веру, но любовь не сжигается ни на каких пожарах. Мстя за меня, вы убили отца, вы отняли у меня мое — чем жить в вечном веке. Ждать мне нечего, а жажда жжет. Так будьте ж прокляты, разлучницы! мое проклятие на вас — стерегите свободу не для себя: сокровища, сокола, источник — для себя никогда не дождетесь, как мне не дождаться Елинаса. Моя кара, пусть будет вашей, дети, сестры мои!

Мелеас:

Бедная моя Мелеас, с какой кротостью ты проводишь дни, настороже. Пусть на вечный твой век не откроется тебе твоя проклятая доля. Стереги отцовские сокровища, верь, рыцарь придет. Если бы ты знала, что нет такого рыцаря, а если бы и появился, не найти ему потерянный остров. В твое пробуждение ты почувствуешь — как я боюсь! — твоя кара твоей матери жаждет без утоления — ждать без надежды — жить нечем.

Палатина:

Что твой сокол? Ты не спросишь, зачем стережешь. А я в постоянной тревоге. Вижу твое отчаяние, вдруг да ты очнешься: перед глазами чужая воля и никогда не быть свободной. Стеречь вольную птицу — стеречь свою неволю. Твоя кара — кара твоей матери: память о любимом и никогда не встретить.

Мелюзина:

Обреченная стеречь Источник — утолимая жажда и никогда не утолить свою жажду — мое проклятие.

Она еще не знает свою проклятую долю, она верит.

Все кончено. О чем же мечтать? Я закрываю глаза: мне страшно, Господи, за что это мне — ее страдания — боль моя?

Рубиновые звезды — длинные черные космы окружили меня. В моих глазах одни раскрытые живые губы. Я мог бы коснуться рукою. Моя единственная надежда твоя любовь и верность.

Она убила отца за измену, а измена слову убьет твою надежду. Разлука станет стеною между вами. Крик отчаяния будет единственное твое слово — взблеск разбитой мечты.

Раймонд нарушил слово. Подожжена, горит его любовь — идет с ножом. Мера любви жертва, но какая любовь нуждается в жертве? Веру меряет тайна. Перед тайной нет жертвы. Тайна сильнее любви. И голос ее не заглушить. Тайну можно только зарезать. Жалкий человек, ты пропал!

* * *

Крадучись, подошел Раймонд к часовне. Согнутый на прыжок — мысли сдунуты, чувства тлеют. В его руке горел нож, и уши точились бритвой. Не дыша, прислушался.

Вода плескалась — бежит ручей.

Глаза шарили стену. Крепкие стены, ни царапины. Глаза царапали камень. Счастье! — в двери царапнул ржавый гвоздь — нож вызвездил гвоздь. И пылающим лицом прижался к щели.

12

Она была одна.

Горбатая — под тяжестью скорби, она блуждала глазами: то ли ей мерещилась угроза, и бессильная обороняться, она искала, куда бы спрятаться или пропасть. И вдруг, как пойманная, она схватилась за сердце. Правый глаз ее налился кровью, левый запылал иззелено — синим огнем, от боли уши вытянулись, как у летучего мыша, и рот медленно расходился до ушей. Вспыхнув, она вскочила и ломаясь падала и опять подымалась, пылая.

Ее иззелено — синий глаз поднялся над кровавым. И колкой зеленью затопило все, вокруг.

И когда Раймонд очнулся, в его глазах — он различает — стоит косматая и с ее лба повисла львиная лапа. Нож выпал из его рук. И львиная лапа пропала.