Том 6

Парижский писатель Жорж Перек в одном из своих последних романов ни разу не употребил букву «е», самую распространенную во французском алфавите. Что это? Злой умысел против правды? Добрые намерения? Милое баловство, чтобы вызвать у читателей пополам с удивлением неуважение к этой букве?

Жорж Перек не нашел ничего лучшего, как поставить под сомнение весомость слова, которым серьезному писателю нет надобности самоубийственно играть. Тем более что подчас современный читатель узнает из книг о жизни гораздо больше, чем из самой жизни.

Пожалуй, отсутствие мысли невозможно прикрыть никаким фиговым листком, безнадежно изображать и несдержанный либеральный темперамент среди пустопорожней болтовни за чашечкой кофе в консервативной гостиной.

В литературе особенно ясно видно, что быть слева смысла — значит быть справа, заметно и то, что хрупкий талант не может долго выдавать себя за наиталантливейшую индивидуальность.

Художник не имеет права писать отравленным пером, ибо слово не предназначено носить торжественную неприязнь к роду людскому.

Добро, человечность, искусство нельзя стереть с лица земли ни злом, ни насилием, ни глупостью. Они неподвластны времени, они подчинены наивысшему судье бессмертия — совести.

За плохим стилем, за беспомощностью перед словом невозможно признать статус художника. Претенциозная пошлость лишается пропуска, едва лишь наступает комендантский час для талантов. К сожалению, этот час приходит не каждосуточно, не ежегодно.

Встречные течения в области словесности порождают дискуссию, стало быть, необходимое для энергии разума

сопротивление, спор рождает мысль, мысль — идею. Мысль нельзя оторвать от личности, а значит, от слова.

Нет, персонаж, герой, роль личности в мировой литературе не были преувеличены, потому что ожидания, надежды, чаяния своего времени рождают эту личность и саму литературу.

Если цвет, расположение предметов в живописи есть мотив, то в прозе и ритм, и интонация есть мотив сюжета, который организуется словом.

Слово более, чем что-либо, защищает человеческое в человеке. Литература — это опыт людей, который они через слово передают друг другу.

Ироническая гримаса в сторону слова — это не усмешка скептика, а скорее бессилие, горький результат направленного смысла в борьбе со смыслом.

Если слово станет живой окаменелостью, следовательно, с человечеством случилось что-то непоправимое.

Утратив слово, то есть связь эпох, обществ,, люди перестали бы познавать самих себя.

Слово охраняло и сохраняло в памяти людей историю, не давая прошлому предстать перед нами как обычному житейскому случаю на вселенской площади, и давно уже слово претендует стать властелином мира, но ни президентского дворца, ни трона для него нет в природе. Оно вечный и всесильный странник, несущий и радость и трагедию.

Словом начинались ненависть, войны, вражда, национализму разрушались стыдливость, чистота, мораль, целые культуры, но словом увеличивались и любовь, добро, раскаяние, начинались великие революции, новые эпохи, прекрасные книги, благословенная тишина мира…

Художник и слово — неразлучные союзники и скитальцы по земле, они вместе хотят найти, познать и полюбить истину и вместе прийти к правде.

Если писатель в силу разных обстоятельств — по своей или не по своей воле — смягчает силу слова, его карающего удара по безобразному, по безнравственному в жизни, — значит, он бросает оружие и дезертирует с поля сражения, предавая правду, самого себя, уважение своего народа.

Декабрь 1978 г.

Нелегкое познание (Беседа с критиком Юрием Идашкиным)

— Юрий Васильевич, когда впервые вы почувствовали желание писать?

— Помню: осенний дворик, моросящий дождь, низкое небо, стук капель по железу, запах ремонта — сырой извести и какое-то грустное волнение, как предощущение чего-то. Или зимним вечером возвращаюсь из школы и неотрывно смотрю па белые рои снежинок, медленно плывущих в длинных конусах света от фонарей. Теперь мне кажется, что стремление передать все это, смутный толчок к писательству возник именно тогда, в детстве, в Замоскворецких переулках.

Учительница Мария Сергеевна Кузовкина хвалила мои сочинения, читала их в классе и всячески поддерживала во мне интерес к литературе. Позднее я участвовал в выпуске школьного юмористического журнала. Но в 9-м классе литературу невзлюбил: то, что нас заставляли делать с образами классических героев, очень напоминало прозекторскую.

Во время войны желание взяться за перо не приходило ни разу. И только после фронта я написал первые свои рассказы. Просто вновь вернулась страсть к литературе, отношение к ней как к единственной любви.