Том 5. Заре навстречу

Когда переезжали Соловинкину падь, всем пришлось слезть с саней: здесь так высоко намело снег, что лошади брели в нем по брюхо. И хотя Тима ступал в протоптанные следы, но все-таки набрал полные валенки, и снег в них таял. Шагая, Тима все время шевелил пальцами ног, и ему казалось, что он слышит, как чмокает в валенках.

Стало смеркаться, снег пошел гуще, потянуло стужей, отсыревшая одежда смерзлась, похрустывала и сжимала тело.

Давыд Синцов, пропуская мимо подводы, спрашивал:

— Что, замерзли, чижики? Ничего, хлопочите ножками, погрейтесь.

Тима давно уже испытывал томительное и тоскливое разочарование. Он думал: будет бешено стремительная погоня, потом короткая схватка и торжественное возвращение в город с взятыми в плен врагами. Но ничего этого не было. Дружинники из транспортной конторы большую часть дороги шли пешком, и не столько, чтобы согреться, сколько для того, чтобы сберечь силы коням. Никто не говорил о предстоящем бое, о бандитах, а мирно и скучно рассуждали о своих повседневных делах. Тиму стало терзать раскаяние: вот он увязался с дружинниками, а мама беспокоится, не зная, где он. А ведь ее нельзя сейчас ничем волновать. Это ей очень вредно, и Тима будет виноват, если мама еще сильнее заболеет. Ему нужно вернуться, но тогда его сочтут трусом. Как же быть? Честно признаться дружинникам или не думать о маме и ехать, ехать без конца по завьюженной, угрюмой тайге?

Как-то Георгий Семенович Савич сказал Тиме, открыв дверцы книжного шкафа:

— Вот истинные сокровища, которые обогащают разум, формируют духовную культуру человека,— и продолжал, очевидно больше для себя, чем для Тимы: — Плодом социализма будет социальное равенство, но не духовное, ибо человек, овладевший вершинами культуры, будет всегда отличаться от простого обывателя, так же как отличается глаз человека от глаза животного. Отсюда явствует, что простой человек никогда не сможет столь тонко и глубоко наслаждаться творениями гения Толстого и Достоевского, как это доступно психике интеллигента,— потом посоветовал Тиме: — Читай больше, и ты поймешь природу этого духовного неравенства, ибо в нем заложена причина многих трагических конфликтов.

Конечно, никто на конном дворе не читал тех книг, какие прочел Георгий Семенович, да и, пожалуй, тех, которые уже прочел Тима. Обращались люди здесь друг с другом сурово; кроме революции, много говорили лишь о еде, одежде, дровах. А если кто-нибудь проявлял какую-нибудь слабость, его безжалостно и жестоко высмеивали. Больше всего уважали тех, кто никогда ни на что не жаловался. Поэтому признаться сейчас, что он замерз, когда все они сами намучились, озябли, стали злыми, Тиме было невозможно. Скажут: парнишка струсил и захотел вернуться к мамаше. Да и как он вернется один, пешком? Вот если бы здесь были Эсфирь, Федор, Витол или даже Савич, они бы давно спросили Тиму, почему он такой грустный, и, узнав, наверняка пожалели бы, заволновались и что-нибудь придумали.

Сидя в санях, Тима печально слушал, как Белужин объяснял Светличному значение разных примет.

— Так, если у человека волос на переносице растет... это означает — с характером. А если ладони потеют, то, значит, вор либо просто жулик. У кого подбородок с ямкой, тот обязательно простак добродушный, у кого клином — хитрец, такого берегись,— продаст,— и, тыкая варежкой себе в бороду, заявил гордо: — А у меня, гляди, какая кость широкая. Значит, я человек упрямый и недоверчивый.

— А у меня какой подбородок? — спросил Тима.

Белужин оглядел Тимино лицо, потом заявил:

— У тебя, милок, еще круглота одна, шарик,— словом, куда пихнут люди, туда и покатишься, — и вдруг спросил: — А ты что такой понурый, озяб шибко? — и, внимательно присмотревшись к Тиме, проговорил протяжно: — Нет, брат, тут не с ознобу, тут что-то другое. А ну, выкладывай! Видал, как его всего перекосило? — обратился он к Светличному.— Не с холоду, нет,— и проговорил сокрушенно: — Эх ты, пичужка! Говорил, нельзя с нами, а ты полез и о матери заботу из башки вытряхнул! Вот беда...— Соскочив с саней, побрел по глубокому снегу к головным саням.

Тима крикнул:

— Вы не так про меня подумали. Я не боюсь, это неправда!

Но Белужин махнул рукой и скрылся в снежном мраке.

Немного погодя подводы остановились. К саням, где сидел Тима, подошел Синцов в сопровождении Белужина и дружинников. Тима вскочил, бросился к ним навстречу, чтобы объяснить, что это все неправда и он вовсе не трусит. Но Синцов сердито приказал ему молчать и, обращаясь к рабочим, проговорил озабоченно:

— Вот, ребята, какая история. Что делать будем?

— Чего ж тут обсуждать? — угрюмо сказал Белужин.— Дело понятное, вернуть его надо.

— Одного нельзя.

— Дадим сопровождающего.

— Пешком не дойти.

— Ну с подводой.

— Если с подводой, то надо кого с винтовкой отрядить, в тайге могут на коня польститься.

— Правильно, бандюгов на всех хватает.

— Винтовки у нас четыре.

— Ничего, с тремя обойдемся.

— Надрать бы ему уши, подлецу... Зачем увязался?