— Мы должны, — тихо прибавил Пересмешник, — тайно похитить эту тушу. Вы, конечно, знаете, что Пеппе, женившись на этой старой уродине донне Пеладжии, сделался скрягой. Но до вина он большой охотник. Так вот, я иду к нему, тащу его с собой и доставляю в трактир Ассау. Там вы, дон Бергамино, угощаете всех нас вином и все время платите за нас. Разумеется, Пеппе напьется так, как он умеет, если ему это не стоит ни гроша. А когда он основательно напьется, то поверьте, что дело будет выполнено наилучшим манером.
Трещотка одобрил план Пересмешника, и священник изъявил свое согласие. Они вместе пошли к дому Пеппе, находившемуся на расстоянии ружейного выстрела от этого места.
Когда они подошли совсем близко, Трещотка закричал:
— Эй, Браветта-а! Хочешь пойти в трактир Ассау? С нами дон Бергамино, который заплатит за графинчик. Э-эй!
Браветта не стал мешкать, вышел к ним, и все четверо весело зашагали гуськом по тропинке, озаренной лунным светом. В ясном вечернем воздухе раздавалось мяуканье влюбленных котов.
— Пеппе, — спросил Пересмешник, — это не Пеладжия зовет тебя?
На левом берегу реки светились огни трактира Ассау, отражаясь в воде. В этом месте течение реки было тихое, и Ассау, владелец трактира, перевозил к себе на особой лодке посетителей. Услышав крики, перевозчик направил к ним шлюпку, чтобы захватить гостей. Когда все четверо с веселыми возгласами уселись в лодке, Трещотка своими длинными ногами начал качать и кренить лодку, чтобы пугать Браветту, который среди реки разразился новым приступом чиханья.
Друзья, усевшись в трактире вокруг дубового столика, подняли еще больше смеха и крика. Заговорщики поочередно подливали Пеппе вина, чудный напиток из молодого красного виноградного сока, еще терпкий, вкусный, красивый и пенящийся, приятно щекотал горло будущей жертве.
— Еще графинчик! — распорядился дон Бергамино, ударяя кулаком по столу.
Ассау, весь лохматый, как зверь, обросший волосами до самых глаз, подавал им графинчик за графинчиком. Трещотка затянул песню в честь свободолюбивого Вакха, звеня в такт стаканами. Браветта, у которого уже заплетался язык и глаза подергивались дымкой опьянения, лепетал какие-то восхваления по адресу своей великолепной свиньи и дергал священника за рукав, чтобы заставить его слушать. Над их головами свешивались с потолка выдолбленные тыквы с зеленоватой жидкостью, выгоревшие лампы коптили.
Был уже поздний час ночи, когда друзья переправлялись обратно через реку. Луна скрылась. Сходя на берег, Пеппе чуть не свалился в грязь, он едва держался на ногах, в глазах у него мутилось.
— Сделаем доброе дело, — предложил Пересмешник, — доставим этого молодца домой.
Они взяли его под мышки и потащили через тополиную рощу. Пьяный, тараща глаза на белевшие в темноте стволы, бормотал:
— Лепруччио, Лепруччио, семи кружек соли недостаточно. Как же нам быть?
Дойдя до двери дома, три заговорщика удалились. Пеппе с большим трудом взобрался на лесенку, не переставая бредить о Лепруччио и соленой свинье. Потом, забыв, что дверь осталась открытой, он всей тяжестью бросился на постель и тут же заснул мертвецким сном.
Трещотка и Пересмешник, подкрепившись ужином у дона Бергамино, вооружились отмычками и соблюдая осторожность, отправились привести в исполнение свой замысел. После заката луны все небо было покрыто сверкающими звездами, холодный северо-западный ветер дул среди тишины. Приятели шли, насторожив уши и время от времени останавливаясь. На этот раз им пригодились все охотничьи способности ловкого Маттео Пуриелло.
Когда они подошли к дому Браветты, Пересмешник едва мог сдержать крик радости при виде открытой двери. В доме царила тишина, лишь слышалось глубокое храпение спящего. Трещотка первый поднялся по лестнице, за ним последовал приятель. Войдя в комнату, они при слабом звездном свете, проникавшем в окна, различили на столе неясные очертания свиньи. С бесконечной осторожностью они подняли тяжелую тушу и медленно вынесли ее. Потом остановились и стали прислушиваться. Вдруг запел петух, и ему поочередно ответили с дворов другие.
Веселые похитители пошли по тропинке со свиньей на плечах, заливаясь тихим смехом. Трещотке казалось, что он тащит крупную дичь, удаляясь с места, где запрещено охотиться. Свинья была довольно тяжела, и они порывисто дышали, добравшись до дома священника.
Утром протрезвившийся Пеппе проснулся и долго лежал в постели, потягивался и слушал благовест, возвещавший канун Дня св. Антония. Он еще не успел очнуться ото сна, как почувствовал, что в душе его разливается довольство собственника, и предвкушал наслаждение, с которым будет смотреть, как Лепруччио разрубит на куски жирное свиное мясо и будет посыпать его солью.
Эта мысль заставила его подняться с кровати, он быстро вышел на площадку лестницы, протирая глаза, чтобы лучше видеть. На столе оставались лишь кровавые пятна, отражавшие лучи утреннего солнца.
— Свинья?.. Где свинья?.. — закричал глухим голосом ограбленный.