Том 5. Может быть — да, может быть — нет. Леда без лебедя. Новеллы. Пескарские новеллы

Волшебное средство

I

Когда Пеппе де Сиери, по прозвищу Браветта, семь раз подряд чихал так громко, что вся городская площадь оглашалась звонким эхо, все жители Пескары садились за стол и начинали обедать. Сейчас же после этого колокол ударял двенадцать раз, и во всех домах начинали шутить по этому поводу.

В течение многих лет Браветта ежедневно подавал обывателям Пескары этот забавный полуденный сигнал; слава о его удивительных чиханиях распространилась по всем окрестностям и даже за пределы Пескары, и до сего дня память о них живет в народе и, обратившись в поговорку, будет жить еще долгие времена.

Пеппе Браветта был коренастый, несколько дородный плебей, с глупым благодушным лицом, с глазами, как у теленка-сосунка, руки и ноги его были необычайной толщины. У него был длинный мясистый и чрезвычайно подвижный нос и крепкие скулы, почему когда он смеялся или чихал, то очень напоминал тюленя с длинным хоботом из породы тех ластоногих, которые, как рассказывают моряки, дрожат всем своим жирным туловищем, точно желе. Подобно этой породе тюленей, он был очень ленив, движения его были медленны, ухватки смехотворные, вдобавок он любил много спать. Он не мог выйти из тени на солнце или из освещенного солнцем пространства в тень без того, чтобы из его рта и ноздрей не вырывалась струя воздуха. Чихание, особенно в спокойные часы, слышно было на большом расстоянии, и так как он чихал всегда через определенные промежутки времени, то служил живым мерилом времени почти для всех земляков.

В молодости Пеппе торговал макаронами. Рос он среди сладкой неги, среди красивых полосок теста, среди мерного гудения мельничных сит и колес, среди теплой атмосферы, насыщенной мучной пылью. В зрелом возрасте он сочетался браком с некой донной Пеладжией, уроженкой города Кастелли, после чего оставил прежнее ремесло и занялся продажей майоликовой и терракотовой посуды, кувшинов, блюд, бокалов и росписной утвари, которой кастельские мастера снабжают обеденные столы в Абруццах. Он вел простую деревенскую жизнь, уклад которой не меняется веками, и громко чихал. Так как жена его была скупа, то мало-помалу скупость передалась и ему, завладев всей его душой.

В то время, к которому относится наш рассказ, он был владельцем усадьбы на правом берегу реки. Среди усадьбы стоял деревенский дом, как раз в том месте, где поворот реки образовывал зеленый полукруг с илистой почвой. Хорошо орошенная земля, кроме винограда и пшеницы, приносила ему большое количество овощей, а во фруктовом саду росло много деревьев. Под богатым желудями дубом ежегодно откармливалась жирная свинья. Каждый год, в январе, Браветта ездил в усадьбу вместе со своей женой, чтобы, заручившись покровительством св. Антония, присутствовать при закалывании и солении свиньи.

Однажды случилось, что жена Браветты была нездорова и он один отправился в усадьбу наблюдать за этой работой.

Два крестьянина крепко держали свинью, лежащую на большом столе, а третий заколол ее чистым ножом. Хрюканье огласило все прибрежье реки, вот оно перешло в хрипение, а затем в клокотание горячей и красной крови, хлынувшей из открытой раны, в то время как огромная туша извивалась в предсмертных судорогах. Новогоднее солнце впивало из реки и влажной земли туман. Браветта с каким-то жестоким наслаждением смотрел, как мясник Лепруччио выжигал раскаленным железом глубоко сидящие в жире глаза свиньи; он, видимо, наслаждался, слыша шипение глазных яблок, вызывавшее в нем мысли о большом количестве свиного сала и огромных окороках.

Крестьяне подняли заколотую свинью на крюке, похожем на деревенские вилы, и повесили ее головой вниз. Затем они зажгли пучки тростника и начали со всех сторон опаливать щетину. Почти невидимое при дневном свете пламя сильно трещало. После этого Лепруччио блестящим лезвием ножа начал скоблить почерневшую тушу, которую другой крестьянин все время поливал кипятком. Кожа становилась все тоньше и розовее, дымилась на солнце. Лепруччио, у которого было морщинистое и жирное лицо старой бабы, украшенное золотыми сережками, время от времени крепко сжимал губы, то выпрямляясь, то сгибаясь чуть не до пола.

Когда работа была окончена, Пеппе Браветта велел крестьянам снести свинью в закрытое помещение. Никогда в прежние годы ему не приходилось видеть более увесистой туши, и в глубине своего сердца он пожалел, что не было жены, которая разделила бы с ним удовольствие.

Было уже за полдень, когда явились друзья Браветты — Маттео Пуриелло и Биаджо Квалья, — которые пришли от жившего поблизости дона Бергамино Камплоне, священника, занимавшегося торговлей. Это были прожигатели жизни, мастера на всякие выдумки, кутилы, охотники повеселиться; так как они знали, что донна Пеладжия не присутствовала при закалывании свиньи, то, надеясь на какое-нибудь пикантное приключение, явились соблазнить Браветту.