Том 5

— Запах пыли из-под колес машины уезжающего начальства — вот самый приятный запах. Какое наслаждение вдыхать его! Не-ет, вам незнакомо такое чувство!..

Баня

Посвящается Леониду Леонову

О, как нужны были бы эти русские бани, если бы можно было отмыть в них душу, да попарить ее, да постегать веничком!

К сожалению, баня — услада телу, оболочке грешной, желание понежиться в тепле, в мыльном сладострастии щекочущей пены, которая мягка, ласкова, точно дебелая купчиха из Замоскворечья.

И все-таки как величава гулкость голосов под ее каменными потолками, покрытыми мутными каплями испарений, как горячо, властно шипение жаркой перекрученной струи в кранах, как победен и мелодичен гром шаек и как естественно покрякивание, сопение, аханье, постанывание несуетливых людских теней среди благословенного банного тумана, в котором все уравнены оголенной человеческой плотью, от единой природы рожденной, где при встречах даже давние знакомые руки друг другу не пожимают.

А как бывают великолепно красны, добры и умиротворенны лица в прохладных и тихих предбанниках после мытья, как расслаблены в истоме чистоты тела завзятых любителей полка, отдыхающих на лавках под чистыми холодноватыми простынями, как благоговейно вытираются, промокаются банщиками младенчески розовые спины и как размеренно, без усилия текут неторопливые разговоры о том о сем.

Замечено мною: в бане исчезает людское озлобление, стало быть, омывает она и душу.

Разговорчивый

— Свободно такси? Только счетчик, счетчик, молодой человек, в полном — как у вас — порядочке? Знаете ли, понимаете ли, ха-ха!.. Н-да, морозец! Черт его дери, так морду и общипал, пока я вас дожидался. Поехали, что вы меня разглядываете? Мы с вами что — где вместе водку пили? Поехали, поехали! Только без жульничества, чтоб счетчик… а то знаем, ха-ха!.. Люблю я вас, таксистов, только жулики вы все, объегориваете пассажиров!

— То есть как жулики?

— Знаем, знаем, вам говоришь: до площади Ногина, а вы норовите на Неглинную завезти: и, мол, простите, ошибочка, и давай снова кругаля давать, бараночку крутить, счетчиком пощелкивать. Грабежом занимаетесь, ха-ха! Форменным образом!

— Вылезайте, гражданин, я пьяных не вожу!

— Я абсолютно трезв! Но я опытный человек, знаете ли, понимаете ли, уважаемый товарищ водитель, и меня на мякине не проведешь. Я жаловаться буду, ха-ха! Я вашу фамилию запишу! Счетчик, как у вас счетчик? Гирька там внутри не привешена, не тянет? А то, может, в два раза такса у вас набегает? А? Как? Я вас, таксистов, насквозь вижу! Того и гляди без руки в карман нахально залезете! А деньги как достаются? Потом, потом! Вы за меня не волнуйтесь! Знаете ли, понимаете ли, я на счетчик гляжу — меня не обманешь, ха-ха!

«Как я бросил курить»

— Курил я только «Прибой», после войны папиросы такой марки были. Утром в воскресенье прошу у жены червонец на папиросы. А в Одессе «Прибой» — исключительный дефицит, штаны запросто прокурить можно, потому что абсолютно с рук покупай… Ищу. «Прибоя» нет. Я иду на Вознесенскую, там инвалид торгует. У него тоже нет. Даже зло взяло! Захожу в пивную, и что-то меня ударило: брошу курить! «Ваня, — говорю, — налей сто граммов и кружку пива, курить бросаю». Вечером уже прихожу к жене и говорю: «Пропил я деньги». А она вроде и не удивилась моему положению. «Я так и знала, когда ты уходил, у тебя такое было лицо». Тут я от непонимания этого сел к столу и махру закурил. Да так, что хоть колун вешай!..

Защитник справедливости

— Н-да, месяц назад чертежницу Четунову несправедливо уволили, и наш Афоничев пребывал в благородном гневе, швырял папки, стучал ящиками стола, и его бас гремел на весь отдел: «Это так начальству не пройдет! Я пойду и выскажу ему всю правду о безобразии! Самодурство! Все выскажу, что думаю об этом нелепом сокращении штатов! Это нарушение законов!»

Наконец на все пуговицы застегнул пиджак, подтянул галстук, на лицо напустил угрожающее негодование и с выпяченной челюстью направился прямехонько по коридору к кабинету начальника отдела. Я пошел за ним, ужасаясь, что произойдет смертоубийство. Стучит в дверь и рычит львом: «Разрешите?» — «Разрешаю», — отзывается своим строгим тенорком наш начальник Федь Федич. Вошли, Афоничев топчется, сопит, как бык, и как будто от гнева не может выговорить ни слова. Какая-то неловкость получилась, Федь Федич ждет, подымает голову от бумаг и хмурится: «Что у вас?» — «Я удивлен увольнением Четуновой!» — заявляет Афоничев и почему-то ни к селу ни к городу начинает сморкаться и кашлять до пота и побагровения, похоже, гонконгский грипп сразу подхватил или простудился в кабинете.