Том 5

Неужели никогда люди не поймут, что Земля должна быть их чистым, светлым белопарусным кораблем, путь которого, к сожалению, не бесконечен?

Но стоит ли думать об этом? Ведь человек редко задумывается о своей смерти, а задумываясь, успокаивает себя тем, что с ним это случится когда-нибудь потом, потом…

Потом — форма самозащиты, но в этом «потом» есть и оттенок странной и почти необъяснимой надежды: а может быть, и не случится именно со мной? Мысленно отодвигая смерть или с трудом веря в возможность смерти, люди часто утрачивают главное — смысл неповторимости жизни, и тут наступает безжалостное отчуждение Земли и человека. Тогда наша крошечная планета становится лишь средством для достижения современных удобств и удовольствий, перерастающих в жестокую и отвратительную патологию, подобную насилию детей над матерью.

Да, да, человек не только сотрясает, терзает и ранит плоть Земли разрывами снарядов и многотонных бомб с той поры, как начались войны, но он превращает свой дом в мусорный ящик, в грязную свалку использованных и уже ненужных предметов, в кладбище машин, транзисторов, бутылок, консервных банок. Человек душит, отравляет Землю химическими отбросами, как будто в неистовости алчного обогащения торопится убить и ее и себя.

Ведь Земля — это живое тело со своим дыханием, ритмом, пульсом кровообращения, и естественный ток крови в ней остановить — смертельно. Несомненно, люди понимают, вернее, чувствуют надвигающуюся опасность и в то же время уповают на туманное «потом», в котором может ничего и не случиться с наилучшим из миров.

Но все имеет начала и концы.

Мертвый синий свет одинокой звезды доходил до меня из запредельных высот, не согревая, холодя сентябрьскую черноту ночи знобящими ледяными лапами безжизненных лучей, и я почему-то вспомнил, что порой достигает нас через космические пространства запоздалый свет давно погасших звезд, как бы свет оправдания перед Вселенной за свою гибель.

«Пока не поздно, — думал я, вздрагивая от острых, пронизывающих сквозняков в купе, от этого тоскливо-химического горения бесприютной звезды, которая теперь казалась мне умершей, но когда-то живой, веселой и цветущей планетой. — Надо что-то делать всем нам, пока не поздно!..»

Поезд, замедляя ход, все размереннее, все тише, успокоительнее постукивал на стрелках, донесся сквозь дребезжание купейной двери, ровное поскрипывание полок предупреждающий кого-то в ночи свисток локомотива. Затем мелькнули рассыпанные по густой тьме цепочкой дальние огни, мелькнул внезапно, ярко брызнул в вагон близкий фонарь над будочкой стрелочника, и начали надвигаться неяркие электрические лампочки закрытых пакгаузов.

Поезд сбавлял и сбавлял скорость — и спустя минуту навстречу поплыли над безлюдной платформой огромные освещенные окна большого вокзала с пустыми залами и тоже пустым и освещенным рестораном, и по купе светло задвигались полосы электричества, эти живые признаки человеческого тепла.

Я оделся, вышел из вагона. Уже на перроне невольно посмотрел в небо — звезды не было видно. За вокзалом по-осеннему шумели тополя, на путях звенел, шипел пар маневрового паровозика. Заспанная проводница, сладко позевывая, игриво сказала мне: ежели в ресторан я со-брался середь ночи, то он закрыт до утра.

Услышав звук человеческого голоса, увидев улыбку молодой женщины, я вдохнул с освобождением ветреный запах овеянного поездами вокзала, паровозного пара, теплого мазута — весь этот уютный запах железной дороги, и, шагая по свету вокзальных окон на платформе, думал, усмехаясь: «Потом, потом?..»

И под властью защитительного и обманчивого отдаления мне стало легче.

Не меч, но мир

Как это ни чудовищно, но человек находится в состоянии смертельной вражды с природой. Вся созданная цивилизацией техника брошена им в бешеную атаку давно начатой войны, и порой самодовольному, жаждущему удовольствий человечеству кажется, что оно, подобно вселенскому полководцу, природу «подчинило», «покорило», «обуздало», «преобразовало», «повернуло на службу себе», «заставило работать» и «победило», не ожидая милостей, а беря у нее все.

Какая чванливая убежденность, какая неистребимая гордыня!

В дерзком упоении собственной силой человек забывает нередко, что он выиграл лишь несколько битв и не разумом гения, а вероломством, машинной жестокостью, забывает, что в длительной войне победа обманчива, а мудрая природа чересчур терпелива и многое прощает в великодушии своем, в великой снисходительности. Но в срок положенный приходит всему конец, терпение иссякает, великодушие кончается, снисходительность выглядит глупостью, и природа грозно поднимет неумолимо карающий насильников меч. И тогда зарвавшееся «общество сверхпотребления» пройдет в последний раз через казнящие муки возмездия и все-таки не искупит преступной вины перед природой, мировой матерью. С ненавистью к извращенной людской алчности, неистовые в гневном мщении бури, ураганы и смерчи пронесутся из конца в конец по всей земле, оставляя после себя мертвые пустыни и гигантские пожары, уничтожающие человеческое дыхание на планете.