Том 5

Наверное, было мне тогда года четыре, и моя мать, добрая красавица (такой она осталась у меня в памяти навсегда), повезла меня с младшей сестрой в Семиречье, край теплый.

Стоит закрыть глаза — и я вижу жаркое лето, еще не кошенную, напоенную степными ароматами траву, где в тени пирамидальных тополей на краю сада мы часами лежали на расстеленном одеяле, глядя на стебли цветов, по которым хлопотливо ползли муравьи к горячему небу и обратно спускались в травяные дебри. Вижу отяжеленные яблони, деревянное крыльцо, пыльные закаты над улицей и окрашенное розовым отсветом задумчивое лицо матери рядом со мной…

С удивительной полнотой ощущений выкатывает из детства изобильный июльский день. Сытым уютом, благополучием, радостью веяло тогда от заросшего кувшинками пруда, от крепких домов с резными ставнями, окруженных зеленью сверкающих на солнце садов, от сонного гудения пчел вокруг ульев, от амбаров, сияющих среди деревьев тесовыми крышами. Был полдень.

Осовелые в зное куры, разинув клювы, стонали, прятались в жидкой тени, неуклюжие гусак и гусыня, лениво переваливаясь, вели со двора к пруду своих большелапых гусят, одновременно, как по команде, помахивающих хвостами; лохматый пес, разморенный жарой, лежал под крыльцом и не залаял на гусака, угрожающе зашипевшего, а только повернул голову, тяжело дыша, и клацнул зубами, отгоняя надоевших мух.

Почему я помню вот такую деревню, какой нет уже?

Сны

Морячок

Грузовая машина беззвучно въезжала под низкий туннельно-черный железный мост, врезанный в насыпь на окраине темного города: и слева вдоль насыпи бежал к этой машине с винтовкой за плечом морячок в черном бушлате, без отчетливо видимого лица, только рот открыт криком, а форма была новенькая, широкие клеши, блестящие металлические пуговицы: пулеметные ленты опоясывали грудь крест-накрест, и во всей фигуре, в движениях его была счастливая одержимость.

— Вставай! Ты спишь уже два часа!.. Вставай…

Его легонько потрясли за плечо, и он очнулся на мгновение, еще ничего не понимая. Он лежал, открыв глаза; вокруг — его комната, полки с книгами, день к вечеру, солнце перед закатом розово освещало девятиэтажный дом напротив. Жена стояла около тахты и трогала его за плечо:

— Вставай же! Тебе пора…

«Да, нужно встать, сейчас я встану, — подумал он. — Я устал и лег после обеда… Не заметил, как заснул… Но откуда тот морячок семнадцатого года в городе?.. Сел он или не сел в машину?»

Он теперь понимал, что ему снился сон, что это нереальность, которая сейчас же исчезнет из сознания, едва он стряхнет сонное оцепенение, встанет, но ему непреодолимо хотелось узнать, что будет с морячком, — и снова его окунуло в дремоту, в сладостное забытье, и все вернулось к нему: опять точно так же грузовая машина въезжала под мост, врезанный в насыпь, опять бежал к грузовику одержимый морячок в новом бушлате, опоясанный крест-накрест лентами…

— Вставай же, господи, ты не будешь спать ночь! Ты просил разбудить…

Он чувствовал: это голос жены, и там, где ее голос, — комната, за вей мягкое солнечное освещение на стене девятиэтажного дома, залитой ровным предзакатным огнем, — все это было рядом, поблизости, поэтому казалось раздражающе привычным, знакомым — и комната, и книги, и голос жены, и пылающие стекла в окнах соседнего дома.

Весь расслабленный сном, он сидел на тахте, открыв глаза, быстро говорил: «Сейчас, сейчас», — но все с той же силой его тянуло назад, в легкую и сладкую загадочность сна, в какое-то бестелесное движение, где морячок бежал к машине, а он должен был узнать, что будет дальше, и это ожидание приносило ему непроходящее удовольствие.

«Что это… — подумал он. — Я ощущаю этот сон и одновременно ощущаю комнату, и голос жены, и время перед вечером, но то, что во сне, дает мне какое-то непередаваемое наслаждение счастья, покоя, забвения, и не хочется просыпаться, и я думаю и понимаю, что это сон, что нужно вставать, —и не могу, не хочу очнуться. Что же мне приснилось: то время, в котором я никогда не жил?»

Фраза

Видимо, потому, что пришлось отказаться от правки в верстке (перелив абзацев, вследствие этого возможное опоздание журнального номера), мне каждую ночь снится, будто я правлю и никак не могу выправить ее до конца.

Странное дело — передо мной до ясновидения четко появляется и исчезает одна и та же гибкая сложная фраза, с периодами, с деепричастными оборотами, однако с явным и неуловимым изъяном в построении, в мысли ее.

Эта фраза, отчетливо видимая мною на левой полосе верстки, мучительно повторяется в моем сонном сознании — и я правлю ее с беспокойством одержимости, переставляю слова, вычеркиваю, ищу синонимы, меняю знаки, но неточно, не достигая совершенства, не испытывая удовлетворения, и неисправленная фраза вновь возникает перед глазами, как механическое и повторяющееся наказание.

Я просыпаюсь в состоянии изнурительного бессилия и пытаюсь подробно и детально восстановить по памяти, воспроизвести эту фразу, долгую мою пытку.