Том 4. Повести и рассказы

Он подошел к перилам и трясущимися руками медленно стал вытряхивать пиджак Лиза украдкою наблюдала его. Она любила лицо Андрея Павловича, когда он думал, что на него не смотрят. Глубоко посаженные маленькие глаза из-под густых бровей внимательно глядели внутрь, слоено он все время благоговейно вслушивался во что-то важное, что говорила ему его душа. И чувствовалось Лизе, что там, в душе у него, светло, серьезно и твердо и что все вокруг он умеет делать для себя серьезным и светлым. Ах, как сама она этого не умела!

Они сидели и пили чай. Лиза с одушевлением рассказывала о своих занятиях у Жака Далькроза в Геллерау под Дрезденом, – о гениальности любимого учителя, о чудесном духе искания и братской дружественности участников. А уж сама ритмическая гимнастика, – о ней может судить только тот, кто сам ею занимался. Что-то прямо чудотворное! Самая смятая душа расправляется, становится гармонической и ритмичной. Одеваются все они там в легкое трико на голое тело, с открытыми руками и ногами; тело вольно дышит воздухом и светом… Какое это ни с чем не сравнимое наслаждение, как после этого давят тело все нелепые эти одежды!

Андрей Павлович слушал, грозно нахмурив густые брови, с видом судьи-инквизитора, а молодые глаза под бровями мягко подсмеивались над Лизиным одушевлением.

– Погодите. «Искания», вы говорите. Что же вы ищете?

Лиза сдерживала улыбку: для Андрея Павловича «искания» были понятны только в скучной области общественности и политики; все остальное было пустячками. Она поняла, что разговаривать об этом не стоит, и коротко ответила:

– Нового человека ищем, – вольного, сильного, живущего ритмически.

– Угу! Так вот что такое ваша гимнастика. Я думал, – так себе, для моциону. А выходит, – нового человека творите.

Андрей Павлович задумался, выставив вперед длинную бороду, и, по непонятной для Лизы ассоциации, сказал:

– Да… Наши поэты, бывало, говорили: «Уведи меня в стан погибающих за великое дело любви!» А вы от ваших поэтов только слышите: «Хочу одежды с тебя сорвать, хочу упиться роскошным телом».

Лиза с раздражительным недоумением спросила:

– При чем это тут?

Андрей Павлович ответил рассеянно:

– Это я так. Вдруг пришло в голову.

Калитка хлопнула. К крыльцу подошла женщина в черном платочке и некрасивой синей кофте. Лицо было рябое и старообразное, длинному туловищу не соответствовали короткие ноги.

Она взглянула исподлобья и неуверенно спросила:

– Нельзя ли мне барина повидать, Андрея Павловича? Андрей Павлович крякнул, нахмурился и строго ответил:

– Андрея Павловича можно, это я. А барина никакого нету.

– Виновата. Не знала, как вам сказать.

– Что скажете?

– Письмецо надобно мне в Москву написать. Слыхала я, очень вы хорошо это дело понимаете.

– Верно, – хорошо. Садитесь.

Женщина, волнуясь, села на краешек скамейки. Андрей Павлович принес чернил и бумаги.

– Ну-с, писать нам будет вот эта девица, а то я сейчас на огороде копал, рука дрожит. А мы с вами станем сочинять. Садитесь-ка, Лиза, за стол, а раньше налейте ей чайку… Ну-с, к кому письмо?

Женщина поджала губы, развязно подмигнула и засмеялась.

– Ой, барышня, вы не слушайте, хи-хи! К кавалеру письмо.

– Угу! К кавалеру, – серьезно повторил Андрей Павлович. – Солдат, что ли?

– Кондуктор с трамвая. А всякого солдатика стоит. Красавчик. Молодой, а усы, даже как у унтера!

Она еще развязнее засмеялась, как будто ждала игривых шуточек и уж наперед сама смеялась им. Андрей Павлович внимательно смотрел.

– Что же писать будем?

– Отпишите так: «Премногоуважаемый Петр Вонифатьевич, в первых строках моего письма целую я вас заочно несчетно раз в сладкие ваши уста…»

– Пишите, – серьезно сказал Андрей Павлович.

Она была отвратительна с ее игривыми подмигиваниями и развязным смехом. Гадливо прикусив губу, Лиза стала писать. Женщина продиктовала еще несколько подобных фраз. Андрей Павлович медленно расхаживал по крылечку, заложив руки за сгорбленную спину и выставив седую бороду.

Женщина покосилась на него, поколебалась и продиктовала:

– «Петрушка! Отпиши, когда утром встаешь на службу, не просыпаешь ли. Поспеваешь ли чайку попить. Очень за тебя беспокоюсь, как некому об тебе без меня позаботиться…»

Андрей Павлович с интересом спросил:

– Поспать, значит, любит.

Женщина быстро взглянула на него и вся засветилась.

– До ужаса любит поспать! Будишь его утром, будишь, – никак не дотолкаешься. И то сказать, – совсем еще мальчик молодой. Сон крепкий.

И вдруг губы ее закрутились в застенчивую улыбку, а глаза засияли мягкой материнской лаской.

– Вечером сидит, – не уложишь его, десять раз попросишь, – совсем как мальчик маленький. Ну, конечно, утром-то вставать и не хотится.

– Давно с ним живете?

Женщина рассказала: три года. Муж давно ее бросил и босячит в южных городах. У кавалера в деревне тоже есть жена. «Она, говорит, красивая, куда получше тебя, а только карахтерами мы с нею не сходимся». Теперь женщина приехала сюда, в деревню, на месяц к родителям проведать своего десятилетнего сына.

Андрей Павлович с недоумением сказал:

– Что ж вы про какого-то кавалера говорили? Он вам муж, а вовсе не кавалер.