Том 4. Письма 1820-1849

Encore une figure bien connue que j’ai retrouv'ee ici, c’est l’ami Badeni, le duelliste Badeni, le cruel et sensuel Badeni. Il a pass'e l’hiver ici et se trouve si bien de sa cure de l’ann'ee derni`ere qu’il ne croit pas ^etre dans le cas de la r'ecidiver. Je le rencontre tous les jours chez le premier confiseur d’ici, o`u nous nous r'egalons de glaces `a l’envi l’un de l’autre, apr`es quoi il m’accompagne en devisant jusqu’`a la porte de mon auberge.

Mon fr`ere, qui est de retour de Bade depuis trois jours, me charge de te dire mille amiti'es. Il est plus d'emont'e, plus d'emoralis'e encore que moi de l’horrible voyage que nous allons faire. Ah, qu’il aimerait ^etre encore `a l’heureux temps o`u il pouvait demander tous les jours `a Marie: «Wen hast du heute begegnet?»

Adieu, ma chatte ch'erie. Que le bon Dieu te prot`ege et te conserve, jusqu’`a mon retour au moins. Car alors c’est moi qui m’en chargerai. Voici, par surcro^it de pr'ecaution, le duplicata de mon adresse `a Moscou dont tu prierais Viollier de munir une demi-douzaine d’enveloppes de lettre, avant ton d'epart p Tegernsee.

Перевод

Вена. 13 июня <18>43

Итак, милая кисанька, завтра мы пускаемся в путь. Я добился от брата, чтобы он сократил время своего лечения, так что мы решительно отправляемся завтра, 14-го. Мы проедем по железной дороге полпути до Кракова, затем от Кракова в Варшаву, где пробудем несколько дней, и оттуда я тебе напишу.

Мне в высшей степени досадно уезжать отсюда, не получив твоего письма, которое должно теперь быть в пути. Я позабочусь о том, чтобы мне переслали его в Варшаву, но застанет ли оно меня там? Я так могу остаться на 3–4 недели без весточки от тебя, так как с этого дня тебе следует адресовать свои письма ко мне в Москву. В Москву…

Ах, милая кисанька, начинаешь ли ты теперь думать о разлуке? Что до меня, я проникнут ею насквозь… Мне кажется, вот уже полгода, как я тебя покинул… и тем не менее третьего дня, 11-го, ровно месяц прошел с тех пор, как мы читали с тобой вечером в большой гостиной «Жоселена»^*. Помнишь ли ты этот вечер? Да, должен сознаться, разлука мне плохо удается; окружающие меня предметы, вместо того чтобы привлекать меня своей новизной, только внушают грусть. Они встают словно стена между мною и той любимой жизнью, которую я оставил и которая течет вдали так, что мне кажется невозможным когда-нибудь соединиться с ней. Что до тебя, ты мне кажешься невероятно фантастическим существом. Я спрашиваю себя, в самом ли деле я тот человек, который еще несколько дней назад звался славный волчище, старый пес и пр. и пр., который был предметом постоянных забот и самого любовного участия. Решительно это был всего лишь сон, а то, что он был так сладок, только подтверждает это.

Полно, дай Бог мне немного благоразумия, ибо если такое расположение духа возьмет верх, то что будет со мной в Москве, когда я почувствую, что расстояние между нами выросло, выросло на сотни верст, и цепь делается чем длиннее, тем тяжелее?.. Немного благоразумия так необходимо мне только ради того, чтобы мое проклятое путешествие имело хоть какой-то положительный результат и чтобы я не растерял те плоды, ради которых я принял на себя эту жертву; я предвижу, что мне придется пройти через множество тяжелых впечатлений, недоразумений, противоречий — как в Москве, так и в Петербурге, и только успокоившись и обретя благоразумие, я могу надеяться преодолеть их, хотя отчасти…

Что ты поделываешь в эту минуту, милая кисанька? Когда ты получишь это письмо, ты, наверное, будешь готовиться к отъезду в Тегернзее. Добрая Казимира, наверное, уже там, потому что, я думаю, ее невестка уже освободилась от бремени. Навещаешь ли ты хотя бы изредка ради любви ко мне Снегиря на его жердочке? Известно тебе что-нибудь о Северине и о его отпуске? Брат твой по-прежнему пребывает в добром настроении? А неумолимая невестка^*, смилостивилась ли она перед лицом г-жи Бёнен? Понравилось ли той в Мюнхене? Но прежде всего напиши мне о своем здоровье, то есть о злосчастной челюсти, не поддающейся никакому средству. Принесли хоть какое-то облегчение пиявки и порошки? А Мари? Теперь, когда она совершенная хозяйка положения, могу ли я льстить себя надеждой, что не останусь навек приговоренным к такому состоянию? Как бы то ни было, обними ее тысячу и тысячу раз за меня. Чего бы я не отдал, чтобы сейчас, сидя за столом в гостинице, на минутку увидеть ее, как она усердно двигает мебель в твоем уголке.