Том 4.

В пустом вагоне электрички Володька засыпал, просыпался и опять засыпал. Выйдя из вагона, он с радостным волнением узнал березку, под которой Иван Егорович когда–то встречал его с Ирочкой, увидел сосновый лес за игрушечными домиками дачного поселка. За лесом текла река и было то место, где Ирочка и он купались когда–то. Даже сосчитать нельзя, как это было теперь далеко.

Иван Егорович, увидев Володьку, нисколько не удивился. Он как будто даже ждал его.

— А-а, прибыл! Давно пора.

Володька насторожился. Он надеялся, что Иван Егорович скажет, почему давно пора, но тот не сказал.

— Садись, рассказывай.

В дачке было удивительно чисто. Цветы из папиросной бумаги, которых не любила Ирочка — Володька знал это, — были здесь как нельзя более к месту. А пучки настоящих сухих цветов и трав, развешанные по бревенчатым стенам, создавали впечатление, будто здесь живет симпатичный сказочный колдун.

— Это для чего? — кивнул Володька на сухие пучки.

— Лекарства учусь варить. Скоро тыщи загребать стану. Автомобиль куплю.

— Нет, в самом деле?

— В самом деле. Вон гвоздика, видишь? С другими травами, с мятой, например, лечит язву желудка. Только проверить не на ком. Может, заболеешь язвой желудка?

— Еще чего скажете!

— А ведь заболеешь. Ей–богу, заболеешь! Алкоголя много потребляешь. Я тебя знаю! Ведь часто пьешь?

— Бывает, — нехотя ответил Володька, вспоминая о том, что было в субботу.

— До потери сознания?

— Вроде.

— Старайся! Насчет язвы не знаю, а пятнадцать суток заработаешь. Крайне необходимо для биографии.

Старик сразу брал быка за рога. Может быть, это и лучше?

— Биография, биография! — с болью повторил Володька. — Что оно такое, эта биография?

— Жизнь, тобою прожитая, и твое понятие о ней.

— А если понимать нечего?

— Тогда, значит, жил как истукан.

Иван Егорович отлично понимал, что между его племянницей и Володькой что–то произошло. Он еще в тот вечер у Крохиных видел, что пустой малый в голубом костюме произвел впечатление на Ирочку. Иван Егорович был всецело на стороне Володьки. О событиях, которые случились в субботу, он, конечно, не знал. Но было ясно, что сегодняшнее появление Володьки как–то связано с «голубым».

— Я не истукан, а биография не получается.

— А какую тебе необходимо иметь биографию?

— Какую… Не знаю…

— Я пришел в магазин и не знаю, что мне надо купить. Постою, постою и уйду с пустыми руками. Из жизни тоже можно уйти с пустыми руками.

— Кажется, я тоже…

— Что — тоже?

— С пустыми руками.

Ивану Егоровичу было жаль Володьку и хотелось ему помочь. Но как это сделать? Ведь для Ивана Егоровича сфера любви всегда была лишь сферой печатного слова.

— Какую ты имеешь философию? — сердито спросил Иван Егорович.

— Никакой, — уныло ответил Володька.

— А что есть философия, знаешь?

— Не знаю.

— Так знай! — приказал Иван Егорович. — Философия есть твое рассуждение о жизни. А без рассуждений живут одни коровы. Чуешь, что говорю?

— Чую.

— Какое же ты имеешь рассуждение? Я ведь тебя знаю. Побольше взять, поменьше дать. Поменьше поработать, побольше выписать.

— Все мы такие.

— Все?

— Все!

— И я такой? — спросил Иван Егорович.

— Разве что…

— Значит, уже не все. Эх ты, истукан! Я в тебе сына хочу видеть, а ты чужой.

— Не чужой я! — вскинулся Володька. — Не говорите!

— Сиди уж, — махнул рукой Иван Егорович.

Володька думал о том, как мудро он поступил, поехав сегодня не к отцу, а к этому человеку, которого он уже давно не считал чужим. В порыве безграничного доверия к Ивану Егоровичу, в порыве искренней любви к нему Володька горячо заговорил:

— Я не чужой, но меня надо бить по мозгам, это точно. Вот вы скажите мне толком, каким человеком надо быть. Я буду.

Иван Егорович ответил коротко:

— Общественным.

Володьку это разочаровало. Очевидно, ему придется нести общественные нагрузки, а он этого терпеть не мог.

— Не нравится? — усмехнулся Иван Егорович.

— В кружки ходить… — уныло протянул Володька.

Иван Егорович хлопнул его по плечу.

— Да пойми ты, тетеря! Разве тут в кружках дело? Ты пойми, что значит быть общественным человеком. Сие значит, что всюду — на земле, на небе, у черта на рогах — ты представляешь свое общество. Где бы ты ни был, что бы ты ни делал, ты везде стоишь за свое общество. Ты его сын, его душа, его жизнь. И тебе самому общество может доверить не только огромные ценности и великие тайны, но и свою жизнь и смерть. Вот каким человеком ты должен быть! И будешь!

— Правда, верите? — смущенно и гордо спросил Володька.

— Верю.

— А почему верите? — спросил Володька, и голос его вдруг задрожал. — Я ведь скотина порядочная.

Иван Егорович верил в Володьку, он хотел видеть в нем своего сына и действительно видел его. С некоторых пор он всегда представлял Ирочку и Володьку вместе. В какой момент Володька превратился для него из чужого в своего, близкого, Иван Егорович сказать не мог. Но то, что он стал для него своим, было несомненно. Иван Егорович не представлял себе Володьку без Ирочки и одинаково горячо желал счастья им обоим.