Том 4.

Володьку мучительно тянуло туда, где он потерял память. Ему хотелось как можно скорее узнать, что же произошло вчера у Светланы. Мучиться в неведении он не умел. Чертов адрес Светланы вспоминать не пришлось: он запомнился Володьке, кажется, навсегда. «Ах, ты, желтая, наделала ты беды!» Больше всего он боялся пьяной драки, во время которой могло случиться все, что угодно. Сколько таких случаев он знал! Страшные дела получались. «Судить меня надо, чтоб не допивался до беспамятства, мерзавец! А на крыше я был трезвый. Но ведь ничего же не случилось! А разве не могло случиться? Позор! Зверем стал! Свою досаду поставил выше человеческой жизни. Если тебе досадно, горько, слезы текут — шлепайся сам на мостовую. Нет, негодяй, себя ты жалеешь! Что тебе! Ты жить останешься. Оттого и власть над собой так легко теряешь».

Володька трясся в автобусе, который вез его в Марьину рощу, по тем самым переулкам, по которым он плутал той ночью. Спрыгнув с задней площадки, Володька без всякого труда отыскал пустынный, заросший травой двор с двумя большими деревьями над черным сараем. Он взбежал на кривые ступеньки крыльца и почувствовал, что ему не хватает воздуха. Войдя в темный коридор, он прислушался.

— Живой кто есть? — спросил он и не узнал своего голоса.

Очень долго никто не появлялся. Наконец в глубине коридора заскрипели доски. Глаза Володьки уже привыкли к темноте, и он увидел, что к нему приближается какая–то женщина.

— Где тут комната Светланы?

Женщина указала куда–то в темноту:

— Там. Но ее дома нет. А ты кто?

— Где она?

— На работе. Ты кто? Постой–ка. Выдь–ка на свет!

Володька вышел на крыльцо. Женщина вышла вслед за ним. У нее было молодое тонкое лицо со страдальческими глазами. Непричесанные волосы падали на лоб и щеки.

— Извините за беспокойство, — смутившись, сказал Володька.

Женщина смотрела на него с явным любопытством. Потом ей вдруг почему–то сделалось весело, и она уперлась руками в бока, как будто готовясь отчитать гостя.

— Это ты был здесь в субботу? — спросила она неожиданно мирным тоном.

— Я, — подавляя вздох, ответил Володька.

— Живой? — Она положила ему руку на плечо. — Присядь.

Они сели рядом на ветхие доски крыльца.

— Ты слушай, — дружелюбно заговорила женщина. — Как они над тобой измывались! Передать невозможно! Связали руки и потащили на камень.

— Били? — с надеждой спросил Володька. Если бы он узнал, что его жестоко избили, это доставило бы ему сейчас только удовольствие.

— Чего не было, того не скажу. Не били. Но она–то… Вот мерзавка!

— Кто?

— Дуська! Кто же еще? Ты же к ней шел?

— Я шел к Светлане.

— Это все одно. Что Дуська, что Светлана. — Женщина ядовито засмеялась. — Она имя, как волосы, перекрасила. Так вот. Ты не в себе, бьешься, как в падучей. А она хохочет.

— А я — то? Сам… никого не трогал?

— Ты?.. Да что ты! Ты вел себя тихо–мирно.

— Почему же они мне руки связали?

— У них спроси.

Володька понял, что ничего страшного не случилось. Женщина продолжала рассказывать еще что–то, пытаясь натравить его на Светлану, но все это было ему совершенно безразлично.

— Спасибо! — невпопад сказал Володька. Он благодарил эту женщину за то, что после ее рассказов ему опять захотелось жить.

— Ты это дело не оставляй! Шутка сказать — так издеваться над человеком!

Страдальческие глаза женщины вдруг стали неприятны Володьке.

— Ладно, ладно. Сам виноват!

— Ты?!

Женщина еще говорила что–то, но Володька уже не слушал. Кое–как простившись, он вышел на улицу и с облегчением вздохнул. И тут же с горечью подумал: пусть он не сделал ничего страшного у Светланы, но ведь он потерял Ирочку. Ничего уже исправить нельзя. Он потерял ее. Она для него все равно как умерла.

Володька шел, ускоряя шаг, словно куда–то торопясь, но ему некуда было торопиться. Теперь, когда он знал, что не сделал Ирочке ничего плохого, тоска по ней овладела им с такой силой, что он ни о чем не думал и ничего не видел вокруг. Когда–то Ирочка сказала ему, что жить только для любви просто глупо. Сейчас он повторял про себя эти слова, он хотел ухватиться за них как за соломинку. Ирочка была, конечно, права, он понимал это, но почему ее слова, которые так поразили его тогда, теперь казались ему неубедительными и сухими? Только для любви, не только для любви — так можно рассуждать, когда не любишь. Что дорого, то дорого, что тяжко, то тяжко.

Когда же это случилось, когда он ее потерял?

Конечно, не вчера, а гораздо раньше. Как же это он не заметил? Значит, по–настоящему не дорожил ею. Но все–таки что же было? Ничего такого, что запомнилось бы. Они никогда не ссорились. То, что он дал Деме затрещину? Но могло ли это повлиять на их отношения? Поклонник с «Москвичом» нисколько его сейчас не волновал. Он хотел взять вину на себя, но не мог найти никакой вины.

Почему он так одинок? Никого у него нет на целом свете.

Он вспомнил об отце. Есть же у него отец! Разве к нему поехать? Пожалуй, испугается, что приехал денег просить. Иван Егорович! Вот кто у него есть! Володька решил махнуть к нему на дачу.

День был веселый, чуть ветреный, по густому синему небу плыли молочно–белые облака.