Наташа. Ах, Юрочка, хотя б и сорок пятое, какое это имеет значение! Моя мама без всяких Жуков выкормила шестерых, и все были на загляденье!
Юрий. Голая эмпирика… а тут же все научно обосновано. Для чего же наука, если ею пренебрегать?
Наташа. Сам рожай и сам корми в таком случае, Юрочка, а я буду поступать, как нахожу нужным.
Юрий. Жук, «Мать и дитя».
Наташа. …чтобы я по Жуку воспитывала, а этот Жук жил в прошлом веке, когда дети были совсем другими!
Комков. Как вам сказать. Можно допустить, что они были несколько похожи на наших.
Лена. У вас, Наташа, такой замечательный мальчик, что я завидую.
Ой, надо спешить!
Наташа. Лена, милая, мне вам столько нужно сказать… если бы не вы, я, вероятно, не родила бы со страху… Мы так много для меня сделали.
Юрий. Вы для нас родней, чем сестра, Елена Петровна.
Наташа
Юрий. Дайте мне чемодан.
Лена. Не нужно, Юрочка, я сама.
Военный.
Юрий. Сегодня выходной… Сами его все утро ищем… может быть, он в клубе.
Военный.
Горева. Хорошо, я подожду.
Юрий. Квартира у него была… да… но сейчас он живет в райкоме.
Горева. И сынишка с ним?
Юрий. Сынишка вот у них… У Елены Петровны…
Горева
Лена. Да.
Горева. Я — Горева.
Юрий
Лена. Юрочка, погодите, вы мне нужны!
Юрий
Горева. Я вам писала, не знаю, ответили ли вы, я странствовала по госпиталям.
Лена. Нет… я не ответила.
Горева. Скажите — почему?
Лена. Он сам обещал ответить, Алексей Витаминыч.
Горева. Как вы сказали?
Лена. Это у нас его так прозвали — Витаминыч.
Горева. Похоже… Скажите, а он ответил мне?
Лена. Не знаю. Хотел ответить… Простите, мне надо итти.
Горева. Одну минуточку.
Лена. Пожалуйста. Только я спешу.
Горева. Я понимаю. Я очень коротко. Нам с вами, конечно, не легко разговориться…
Лена. Да, правда… я даже не знаю, о чем…
Горева. Ну, как — о чем! Мы — женщины, Лена. Мы быстро поймем друг друга… Скажите, Лена, кто мы друг другу?
Лена. Как я могу сказать?.. Чужие.
Горева. Вы его жена?
Лена. Нет, что вы! Я думала — вы его жена.
Горева. Нет, что вы!.. Но вы слышали обо мне?
Лена. Слышала… Я… я даже читала ваши письма.
Горева. Что вы говорите! Вы заставили меня покраснеть. Я ведь, как вы понимаете, писала их не для вас.
Лена. Вы меня извините, правда, я ничего плохого не думала про вас…
Горева. Конечно, конечно, я понимаю. Тогда мне нечего долго объяснять — вам понятно, почему я оказалась здесь… И хотя я сознаю, Лена, что у вас нет и не может быть ко мне доброго чувства, вы должны были, вы обязаны были написать мне обо всем…
Лена. О чем — обо всем?
Горева. …чтобы я не приезжала. Быть отвергнутой легко, быть навязчивой — оскорбительно, Лена.
Лена. Я знаю, Александра Ивановна.
Горева. Я желаю вам… чтобы у вас никогда этого не было.
Лена. Было уж, было… Только я о вас хотела сказать — разве вы отвергнутая?
Горева. Должно быть. Он исчез так внезапно, отдалился так быстро, что я не успела даже понять, в чем дело.
Лена. Ничего я не знаю, Александра Ивановна.
Горева. Особенно было тяжело, когда меня ранило. Одна, никого близких, и он, я знаю, тоже один, и у него тоже никого. Я ему много писала. Он отвечал через друзей какую-то чепуху, что щадит меня, не хочет делать из меня сиделку… Почему сиделку?
Лена. А потому, что ему было плохо, совсем плохо. Вы там себе славу завоевывали, ордена, награды получали, о вас в газетах писали…
Горева. Откуда вы знаете?
Лена. Я все о вас знаю, все… А он в это время помирал — да, да… Крыши над головой не было…
Горева. Почему же вы не написали мне, что ему плохо? Почему вы не позвали меня — помогите Воропаеву. Это честно? Как вы считаете?
Лена. Я помогала ему сама. Что могла, то и делала. Ну, да вы ведь знаете, разве он жить умеет? Ребенок какой-то.