Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая

Через несколько дней при обсуждении бюджета культов аббат Фрейсину, министр духовных дел, желая доказать, что Конгрегация ничуть не опасна, признал ее существование, которое до тех пор отрицалось самым энергичным образом; он признал также, что иезуиты вернулись во Францию, хотя и прибавил, что их терпят не как орден, а как отдельных лиц… «Не приходится, — сказал он, — опасаться их влияния на дело народного образования, так как в их руках находится всего семь учебных заведений, заведывание которыми доверено им епископами». Эта речь, которую Виллель характеризовал как «наивную неосторожность», получила в стране самую широкую огласку. В палате пэров Ленэ, при поддержке Паскье, спросил, что означает эта терпимость? А Монлозье подал в парижский суд формальную жалобу на религиозные и политические конгрегации, образованные в нарушение закона, на иезуитов и на тех епископов, которые в своих посланиях восхваляли этот орден и ультрамонтанские доктрины Ламеннэ. Большинством сорока голосов против пятнадцати суд вынес приговор, гласивший, что действующие законы решительно не допускают восстановления иезуитского ордена ни в какой форме, но что закрытие учебных заведений и роспуск ассоциаций, образовавшихся вопреки государственным постановлениям, эдиктам, законам и декретам, являются исключительно делом высшей государственной полиции. Поэтому суд признал себя некомпетентным по вопросу, возбужденному Монлозье.

«Закон справедливости и любви». Решение парижского суда было как бы предупреждением правительству. Однако правительство не поняло смысла аплодисментов, которыми встречено было это решение, так же, как в свое время не поняло и значения подписки, открытой в пользу детей генерала Фуа. От правительства требовали, чтобы оно освободилось от влияния ультрамонтанов, — оно ответило законопроектом о печати.

Законопроект был направлен прежде всего против непериодических изданий. Всякое сочинение объемом в 20 листов и менее должно было за пять дней до выпуска в свет быть представлено в управление книжного ведомства. Всякое нарушение закона влекло за собой конфискацию издания и, кроме того, денежный штраф в 3000 франков для владельца типографии. Выпуск хотя бы части издания из стен типографии до истечения законного срока приравнивался к печатанию подпольных сочинений и наказывался штрафом в 3000 франков. Сочинения, размером не превышающие б листов, облагались гербовым сбором в 1 франк с первого листа каждого экземпляра и по 10 сантимов со следующих листов.

Ни одно периодическое издание не могло выйти в свет без предварительного объявления имени издателей, их адреса и адреса типографии. Каждый лист в 30 квадратных дециметров подлежал гербовому сбору в 10 сантимов. Владельцы газет несли ту же ответственность, что и владельцы типографий, и на одну газету их полагалось не больше пяти. В случаях оскорблений личности судебное преследование начиналось ex officio[34]. Денежный залог и штраф были сильно повышены, и закон не жалел тюремного заключения для виновников. Наконец, закону придана была обратная сила, так что всякое общество, не соответствовавшее постановлениям этого закона, подлежало роспуску.

Прочитав этот законопроект, Казимир Перьё резюмировал его сущность следующей короткой фразой: «Типографское дело уничтожено во Франции в пользу Бельгии». Через несколько дней в Моиитере появилась статья, защищавшая планы Пейронне и именовавшая предлагаемый закон «законом справедливости и любви». Этому выражению, так же как и выражению Шатобриана «вандальский закон», суждено было сохраниться. Либеральная пресса и органы правой впервые оказались единодушными в своей кампании против закона, «нарушавшего все права и сулившего всеобщее разорение». Промышленники, почувствовавшие угрозу себе со стороны нового закона, подали коллективные протесты. Даже Французская Академия, несмотря на свой ультрароялистский характер, сочла нужным представить королю ходатайство, составленное Шатобрианом, Лакретелем и Вильмэном. Король отказался принять это прошение, а министерство вычеркнуло Вилъмэна из числа докладчиков в Государственном совете, Лакретеля — из списков драматических цензоров, Мишо же был лишен должности королевского чтеца.