Том 3. Странники. Рассказы. Очерки (1942-1944)

Сели ужинать. Горела скудная керосиновая лампочка, топилась широкая, присадистая буржуйка, на ней варилась жидкая кашица, а в котелке кипело какое-то вонючее хлебово для Азора. С тех пор как Павлик выклянчил в соседней столовой разные для собаки отбросы, Азор стал глядеть на жизнь повеселей, реже вздыхал и на прогулках носился как угорелый.

Хитрый Павлик притворно грустным голосом сказал:

— Вот только беда: ремесленное училище будут эвакуировать…

— Вот видишь, вот видишь, отец! — воскликнула Марья Павловна. — Да я Павлика ни в жизнь не отпущу…

А Верочка, прислушавшись, всплеснула руками и заголосила:

— Павлик, Павлик!.. Неужели ты уедешь?

Отец сказал:

— Хм… Эвакуация… Вероятно, и наше учреждение будет эвакуироваться… Мне директор говорил.

— Куда, папочка, не на Урал? — И Павлик, задав вопрос, затаил дыхание.

— Не знаю, — ответил Дмитрий Петрович.

Подкрепивший свои силы пес по очереди подходил к своим, клал каждому на колени лапу. Отец погладил Азора, стал стыдить его:

— Скажи «спасибо»… Что ж ты, такой большой оболтус, а до сих пор не научился по-человечьи говорить?

Азор виновато поджал уши и застучал в пол хвостом.

Ваня Ездаков, погладив Азора, сказал:

— Я очень интересное объявление видел на заборе.

— Их тысячи, — перебил его Павлик. — Меняю меняю, меняю… «Английский рояль меняю на продукты». «Новый отрез шевиота меняю на масло и рис…»

— Да… А это объявление я списал. Оно насчет собак. Вот. — И Ваня, вынув записную книжку, стал читать:

— «Стой! Вниманию граждан, любителей бессловесных тварей. Граждане, в текущий момент невозможно в городе содержать собаку. А я живу за городом и во имя животнолюбия беру собак на прокорм. Приводите ко мне по нижеуказанному адресу собак не старых и крупных. Мелюзгу не принимаю».

Все засмеялись. Павлику показалось, что улыбнулся и Азор.

На следующий день отец за обедом сказал:

— Ну вот… Был я в двух ремесленных. Порядок не плохой. Ребята толковые, старательные. Правда, у многих кожа да кости. Вот поэтому-то и хотят их эвакуировать всем составом. Во второй половине марта, пока Ладожское озеро не раздрябло. И, кажется, на Урал. Наше учреждение тоже на Урал переводится, решено и подписано, как говорится. И тоже в конце марта… Так что… — И он неожиданно добавил: — Так что, Павлик, послезавтра заберешь документы и але-але в ремесленное. Довольно тебе бить баклуши-то.

Чрез неделю Павлик был уже в форменной одежде. Он поступил в слесарный цех. Для практики он по первому делу учился опиливать рашпилем и напильником чугунные бруски и пришабривать их к «идеальной» поверхности, то есть к стальной выверенной плоскости, покрытой тонким слоем сурика, смешанного с жиром.

Так подрастающий Павлик в тяжелейших условиях блокады определил себя на путь прямой и верный, путь служения родине своей.

БУРЯ

Разведчик сержант Пантюхин к сумеркам был уже на месте. Он залег в оголенных кустах на берегу неширокой, метров в полтораста, реки. Одет он был на славу: добротный полушубок, длинные сибирские пимы, рукавицы из собачины, по-сибирски — «мохнатки». А сверх всего — белый маскировочный халат. Мохнатки да жилетка из беличьих лапок — подарок с родины, от милой сердцу далекой Сибири.

Глаз сибиряка зорок. Чрез падающий снег и вечернюю муть Пантюхин все, что ему было надобно, подметил. Противоположный берег довольно высок: пожалуй, метров двадцать с гаком. На берегу — сарайчик, бани, амбарушки. А дальше — большое село, опорный пункт неприятеля. Двое немецких часовых: один сидит на чурке, другой, вдалеке от него, ходит взад-вперед с винтовкой за плечами. Пантюхин рассматривает их в бинокль. В нем вдруг заговорило чувство охотника. Он тихонько подтянул к себе винтовку и сладостно взял на прицел того и другого. Но… стрелять нельзя!

Как раз против Пантюхина за рекой каменная церковь. Купол поврежден снарядом, стекла выбиты. Церковь на самом обрыве. Обрыв крут, почти отвесен и — что за чертовщина такая! — > обледенел. Очевидно, немцы обильно поливали его водой и превратили весь обрыв высотой метров шестьдесят в трудноодолимую преграду. Поэтому двойной ряд проволочных заграждений, идущий поверху, вдоль бровки берега, заканчивался возле ледяного обрыва, упираясь слева в колокольню, справа в каменную церковную ограду. Пространство с ледяным откосом немцами не окарауливалось, они считали это место неприступным.

«Вот тут-то ты, немец, и просчитался, — сказал себе Пантюхин. — Для тебя твердыня, а для нас дако-с наплевать… Здесь залезать! Ногти обломаем, зубы об лед расшибем, а взберемся. Займем церковь, натворим делов…»

Только за что бы зацепить петлю? Среди надмогильных крестов возле церкви чернеет большой каменный памятник. Нет, не выдержит, пожалуй, сковырнешь. А вот торчит невысокий ствол срезанной снарядом березы. И как раз против колокольни. Место заметное. На нее-то, на эту березу, Пантюхин и забросит среди ночи петлю.

Возвратившись в свою часть, Пантюхин сделал обстоятельный доклад о произведенных им розысках.

— Одобряю, — сказал начальник. — Только смотри, трудновато будет по ледяной стенке-то лезть.