Том 3. Линия связи. Улица младшего сына

– Вовсе и не так, – не согласился Володя, насупившись. – Просто я уж такой; раз обещал – значит, сделаю. А если не могу – не обещаю.

– Очень хорошо. Надо быть хозяином своего слова. Я в тебе это очень ценю, Володя. Только слово должно быть хорошее. Обещание должно быть полезное. От этого все и зависит; что за слово, что за обещание.

Потом Юлия Львовна еще раз сказала Володе, что он стал хуже учиться и она была вчера вынуждена поговорить об этом с его матерью.

– А кто вам сказал, что я вас не уважаю? – вдруг спросил Володя. – Наговорят зря вот всякое, а потом доказывай обратное! Я вас очень уважаю. Только мама говорит, что я должен вас любить, как родную мать. Сколько же у меня должно быть мам?

Тут впервые за все время разговора Юлия Львовна улыбнулась.

– Нет, этого я никогда от тебя не требовала, Дубинин, – сказала она. – Тут ты совершенно прав. Мать у тебя одна; но обе мы с ней хотим, чтобы ты вырос хорошим человеком. У тебя для этого есть все данные; только времени, я вижу, тебе не хватает. Ты и сейчас, смотрю, торопишься: все в окно поглядываешь.

Володя действительно очень торопился. Небо манило его через окно учительской. День стоял чудесный. На Митридате ждали Женя Бычков и друзья. Володя должен был сегодня впервые пустить собственную модель с вершины.

Но, когда он примчался домой и, наскоро поев, хотел было уходить, мама сказала:

– Я что, стенке вчера говорила, что никуда ты больше не пойдешь?

– Мама!.. – взмолился Володя, – Мама, меня же наши ждут на Митридате! Мы же условились. Ты пойми! Они специально собираются сегодня. Я же слово им дал! Ну, позволь в последний раз…

– Знать ничего не знаю!

– Мама, в какое же ты меня положение ставишь?

– Ты меня перед учительницей еще не в такое поставил!

Володя, волнуясь, два раза прошелся по комнате из угла в угол:

– Мама, ты должна меня пустить. Я все равно пойду, мама!..

Тут в дело вмешалась выплывшая из своей комнаты Алевтина Марковна.

– Боже мой, – зарокотала она, – какой тон! Слышали? Это он с матерью разговаривает, а? Он все равно пойдет! Евдокия Тимофеевна, вам известно, я не вмешиваюсь в чужое воспитание, но это уж, знаете…

– Ну что, привязывать я его буду, что ли?! – воскликнула Евдокия Тимофеевна.

– Мама, я тебя предупреждаю… Я дал слово. Алевтина Марковна зашептала что-то на ухо матери, выведя ее из залы:

– Ну что вы с ним спорите! А ключ на что?..

– И верно, – сказала мать. – Погляжу я сейчас, как ты уйдешь!..

Она захлопнула дверь перед самым носом Володи, который оставался в зале. Он услышал, как дважды повернулся снаружи ключ. Еще не веря тому, что мать решилась на такую крайность, он толкнул дверь. Стукнул еще раз, навалился плечом, нажал. Дверь не подавалась.

– Мама… это ты нехорошо так поступаешь!..

Голос у Володи стал низким. Горло словно распухло внезапно от обиды. Независимый, гордо оберегавший свою свободу, он был потрясен, что мать прибегла к такому явному насилию.

– Мама, я тебя прошу серьезно! Открой, мама! Слышишь? Я тебе даю свое слово, что вернусь ровно в девять. Можешь заметить по часам.

Он припал ухом к дверной филенке. Он ждал, что мать ответит ему, но за дверью было тихо. Если бы Володя мог видеть сквозь дверь, он бы увидел, что мать, растерянно поглядев на Алевтину Марковну, уже протянула было руку к ключу… Но та замотала головой и, сжав пухлый кулак свой с дешевым перстнем на среднем пальце, показала Евдокии Тимофеевне, что надо хоть раз настоять на своем. Потом она поманила Евдокию Тимофеевну за собой и увела ее к себе в комнату.

– Вы должны показать, дорогая, что пересилили его.

– Никогда я с ним так не обходилась, – беспокоилась Евдокия Тимофеевна, а сама все прислушивалась…

– Вот потому он на всех верхом и ездит! А один раз осадите – только на пользу пойдет, уверяю вас, голубушка.

Из залы донесся стук швейной машины. Мать насторожилась. Правда, ничего особенного в том, что Володя сел за ее швейную машину, не было: он частенько сам кроил и сшивал паруса для своих кораблей, сам себе ставил заплаты на брюки, порванные во время игры в футбол. И все же она прислушивалась с тревогой.

– Что вы, золото мое, нервная такая стали? – успокаивала ее Алевтина Марковна. – Занялся своим делом; и очень хорошо, что смирился.

– Ой, неспокойно мое сердце! Ведь от него такое всегда жди, что и в голову другому не влезет.

А в зале продолжала гулко стрекотать швейная машина. Она то замирала, то опять начинала стучать, взывая. Потом раздался стук в дверь изнутри.

Послышался голос Володи:

– Мама!..

Евдокия Тимофеевна прикрыла рот рукой, боясь, что не выдержит и отзовется, – с такой обидой и с такой надеждой звучал голос Володи из-за двери.

– Мама!.. Ты только послушай…

– Ну, чего там тебе? Сиди уж! – не вытерпела мать.

– Мама, я последний раз спрашиваю: откроешь?

– Нет, – чуть не плача, отвечала Евдокия Тимофеевна.

– Ну, как знаешь.