Том 3. Фрегат «Паллада»

Наши и корветные офицеры играли «Женитьбу» Гоголя и «Тяжбу». Сцена была на шканцах корвета. «Тяжба» – на Нагасакском рейде! Я знал о приготовлениях; шли репетиции, б[арон] К[риднер] дирижировал всем; мне не хотелось ехать: я думал, что чересчур будет жалко видеть. Однако ничего, вышло недурно, м[ичман] З[еленый] хоть куда: у него природный юмор, да он еще насмотрелся на лучших наших комических актеров. Смешон Л[осев] свахой. Все это было чрезвычайно забавно, по оригинальности, самой неловкости актеров. Едучи с корвета, я видел одну из тех картин, которые видишь в живописи и не веришь: луну над гладкой водой, силуэт тихо качающегося фрегата, кругом темные, спящие холмы и огни на лодках и горах. Я вспомнил картины Айвазовского.

28 и 29-го. Японцы приезжали от губернатора сказать, что он не может совсем снять лодок в проходе; это вчера, а сегодня, то есть 29-го, объявили, что губернатор желал бы совсем закрыть проезд посредине, а открыть с боков, у берега, отведя по одной лодке. Адмирал приказал сказать, что если это сделают, так он велит своим шлюпкам отвести насильно лодки, которые осмелятся заставить собою средний проход к корвету. Переводчики, увидев, что с ними не шутят, тотчас убрались и чаю не пили.

Вчера привезли свежей и отличной рыбы, похожей на форель, и огромной. Одной стало на тридцать человек, и десятка три пронсов (раков, вроде шримсов, только большего размера), превкусных. Погода как летняя, в полдень 17 градусов в тени, но по ночам холодно.

Мой дневник похож на журнал заключенного – неправда ли? Что делать! Здесь почти тюрьма и есть, хотя природа прекрасная, человек смышлен, ловок, силен, но пока еще не умеет жить нормально и разумно. Странно покажется, что мы здесь не умираем со скуки, не сходя с фрегата; некогда скучать: работа есть у всех. Адмирал не может видеть праздного человека; чуть увидит кого-нибудь без дела, сейчас что-нибудь и предложит: то бумагу написать, а казалось, можно бы morgen, morgen, nur nicht heute[10], кому посоветует прочесть какую-нибудь книгу; сам даже возьмет на себя труд выбрать ее в своей библиотеке и укажет, что прочесть или перевести из нее.

30-го. Ничего замечательного. Требовали баниосов, но они не явились: рассердились, вероятно, на нас за то, что мы погрозили отбуксировать их лодки прочь, как только они вздумают мешать нам, и вообще с ними стали действовать порешительнее. Они привезли провизию и, между прочим, больших круглых раков, видом похожих на пауков. Но эти раки мне не понравились: клешней у них нет, и шеи тоже, именно нет того, что хорошо в раках; ноги недурны, но крепки; в средине рака много всякой дряни, но есть и белое мясо, которым наполнен низ всей чашки.

Вечером была всенощная накануне Покрова. После службы я ходил по юту и нечаянно наткнулся на разговор м[ичмана] Б[олтина] с сигнальщиком Феодоровым, тем самым, который ошибся и, вместо повестки к зоре, заиграл повестку к молитве. Этот Феодоров отличался крайней простотой. «Смотри в трубу на луну, – говорил ему Б[олтин], ходивший по юту, – и как скоро увидишь там трех, четырех человек, скажи мне». – «Слушаю-с». Он стал смотреть и долго смотрел. «Что ж ты ничего не говоришь?» – «Да там всего только двое, ваше благородие». – «Что ж они делают?» – «Ничего-с». – «Ну, смотри». – «Что ж это за люди?» – спросил Б. Тот молчал. «Говори же!» – «Каин и Авель», – отвечал он. «Вот еще заметь эти две звезды и помни, как их зовут: вот эту Венера, а ту Юпитер». – «Слушаю-с». – «И если что-нибудь с ними случится, донеси». – «Слушаю-с». И он серьезно стал смотреть в ту сторону. Чрез минуту я спросил его, в каких местах он бывал с тех пор, как мы вышли из Англии. Он молчал. «Говори же!» – «На Надежде» (Мыс Доброй Надежды). «А до этого?» – «Забыл». – «Вспомни!» Он молчал. «Где же?» Молчал. «Ну, припомни названия разных вин, так доберешься». Молчание. «Какие же есть вина?» – «Пенное». – «Ну, а французские?» – «Ренское». – «А мадера?» – «Точно-с, есть и мадера. Мы и сами там были», – добавил он. «А что же звезды?» – вдруг спросил Б. Феодоров беспокойно оглянулся: хвать – одной нет; она уже скрылась за горизонт. «Где же?» – «Только одна осталась». – «А где другая?» – «Не могу знать». – «А как ее зовут?» Молчание. «Ну, как?» – «Мадера», – подумав, отвечал Ф. «А другую?» – «Питер», – сказал он. И это было нам развлечение, за неимением других.