Том 2. Рассказы. Книга 2

Стоят три телеги, нагруженные доверху. Вокруг галдят якуты. И какой-то господин с рыжей лохматой бородкой и откровенно-лукавыми глазами размахивает руками. И тут же стоит знакомец старый Тарас и юноша какой-то, высокий, тощий, с длинными волосами и грустным носом.

– Это экспедиция на Алдан, – говорит доктор, – мы уговорим их остаться на сутки. Все-таки люди живые.

Вечером у доктора пир.

Волков рассказывает про экспедицию.

– Денег у нас мало. Нет инструментов нужных. И мало нас: я да вот мой спутник – Матвей Матвеевич, да еще Тарас, разбойник этот. Но все это только пока. Проба пера, если хотите знать.

Он вкусно пьет водку, закусывает янтарной струганиной и вид у него при этом многозначительный. Потом он жестоко критикует экспедицию барона Ноля. Но кажется, что все это еще так, а что он собирается сказать, что-то важное, поделиться с нами секретом.

И в самом деле он хитро подмигивает и, наконец, открывает нам тайну.

– За Алданом – золото. Голову даю на отсечение – там неисчерпаемые богатства. На этот раз я не успею дойти до тех мест, но на будущий год я буду обладать миллионами.

И когда он говорит так о миллионах, размахивая руками, не очень веришь, что он сумеет их достать. И поэтому слушать его не стыдно и даже занятно: видно, что миллион для него только жест, приключение, и что хитрость его напускная. В сущности он милый мечтатель этот рыжебородый путешественник.

Но Матвей Матвеевич крепко ему верит. А, пожалуй, получи Матвей Матвеевич богатство миллионное, худо ему будет: мне кажется, не выдержит золота его слабая голова.

А Вениаминову скучно слушать о золоте. Ему хочется, чтобы говорили о Якутске, о колонии, о новостях из России и он упрекает Волкова за то, что он не привез последних номеров «Искры».

Волков вспоминает, что он тоже бывший «политический» и конфузится. С важным видом говорит что-то партийное:

– Первомайская прокламация… Вопрос о заграничном съезде…

Тогда и Вениаминов оживляется: говорит мужественные слова о диктатуре пролетариата; но глаза у него как у женщины.

И я думаю: «Умереть, товарищ Вениаминов, может быть, ты и сумеешь, но победить – никогда».

Доктор уж опьянел:

– Нет, други мои, – говорит он, с горькой усмешкой, – не вашему поколению суждено дела делать… Вы можете петь… говорить умные речи… На баррикадах драться… А народом править – это иное дело.

Тогда Вениаминов вскакивает неожиданно и истерически кричит:

– Вы – обыватель, доктор. Я на вашем обывательском языке говорить не умею. Но я не хочу вас слушать, доктор.

Он торопливо надевает шляпу и собирается уходить.

Я смотрю на Софью Григорьевну. Она покраснела и молчит.

Доктор не очень смущен.

– Нервы! Нервы! – говорит он брезгливо.

Волков, Тарас и Матвей Матвеевич ночуют у меня.

В камельке еще огонь, и я вижу, как бродит неугомонный Волков.

Ляжет и опять встанет; бормочет что-то себе под нос.

Зато Матвей Матвеевич недвижим, как мертвец. А Тараса нет в юрте: он почему-то лег в хотоне.

– Вы не спите, Бугровский? Поедемте с нами на Алдан… Я вас неделю буду ждать. Просите губернатора… Разрешит, небось…

– Нет, не поеду.

Волков изумляется:

– Как? Вы?

– Да, я.

– Что же это, наконец. Ну и люди. Что вам здесь делать в этой яме? И кто вас здесь прельщает, черт возьми, кто? Истерический цыпленок этот Вениаминов что ли? Или доктор-пьяница?

Я молчу.

Тогда Волков подходит ко мне и говорит тихо:

– Ну, хорошо, голубчик… Я понимаю вас… Я понял теперь. В самом деле она хороша – эта молчаливая – как ее? – Софья Григорьевна. Глаза строгие и все такое. Очень хороша. Но, голубчик, бросьте это, ей-Богу. Поедемте со мной.

Я улыбаюсь:

– Золото добывать?

Но Волков не улыбается:

– Что золото? Золото – миф… А так хорошо – вольно, безлюдно, тихо… Медведя убьем…

Рано утром уехал Волков. Я один провожал его. Забравшись на телегу, он долго уговаривал меня ехать с ним. Блестела на солнце борода его, как золото.

И Матвей Матвеевич покорно полез на телегу. И тоже, как Волков, кивал мне своим грустным носом.

И так же, как Волков, говорил мне:

– Поедемте с нами, господин Бугровский.

Тарас не уговаривал меня. Он угрюмо возился с лошадьми и ворчал, как всегда:

– Жизнь проклятая.

А я думал: «А Тарас, пожалуй, найдет золото и возьмет его».

VII

Вениаминов, Софья Григорьевна и я собрались ехать в село Светлое. Но случилась мигрень у Вениаминова, и пришлось ехать нам вдвоем – мне и Софье Григорьевне.

Лето уж на исходе. Кажется, что вот там за грядою леса стала осень и ждет. Запахи иные теперь – запахи трав увядающих, земли утомившейся и острый, острый запах лесной влаги.

Выехали мы засветло. По осенней дороге едем от юрты до юрты, и странно мне, что вот мы вдвоем теперь – я и Софья Григорьевна – и Бог знает, когда еще придется так остаться вдвоем, но почему-то молчу я, а казалось раньше, что мне есть что сказать ей.

Наконец, она говорит:

– Вот вы сказали недавно, что занятны люди там, в селе Светлом. Разве только занятны? А может быть, у них правда есть, у Глеба вашего и у других там?

– А я не знаю, что значит правда. То, что для Глеба правда, то для меня ложь. И так всегда.