Том 2. Повести и рассказы

В этой теплой мгле, напоенной летними запахами, по этой необъятной глади громадный пароход вольно и бесшумно мчался вперед. Вязов стоял, дышал полной грудью, и ему представлялось: там, на берегах, вниз головою забились в темные норки серые жалкие существа и трепещут, трепещут, боясь всего, даже радости жизни. А пароход так смело и свободно несется среди простора в непроглядную темноту. У Вязова поднимался из глубины груди смех, и он испытывал гордое, эгоистическое удовлетворение от мысли, как чужд сам он тем съежившимся существам: он и окружающий простор были одно, он был в просторе и простор был в нем. Все сливалось в одну здоровую, грубую и общую жизнь. И главное, это делалось так легко, само собою, без всякого усилия, – и в этом была особенная радость.

1902

Паутина *

I

В верхнем этаже Академии изящных искусств, во Флоренции, стояли перед картиною помощник присяжного поверенного Готовцев, его жена Елена Николаевна и их знакомый, князь Салманов. На картине была изображена лежащая в могиле женщина, бледный мужчина на коленях в ужасе простирал к ней руки.

Елена Николаевна настойчиво спрашивала:

– Что это значит? Кто это изображен?

Готовцев, засунув руки в карманы, внимательно перечитывал подпись под картиною: «Pia de'Tolomeiri conosciuta innocente de nello della Pietra suomarito»[22]

– Некоторые слова не совсем понятны, но смысл ясен, – слегка конфузясь, говорил князь, которого Готовцевы считали хорошо знающим итальянский язык. – Смысл тот, что муж узнает, что жена его невинна.

– Нет-с, молодой человек, вы скажите, что такое: «de nello», – сдерживая улыбку, сказал Готовцев. – И что это за «della Pietra». Если мужа этого зовут Петр, то будет «Pietro», а не «Pietra».

– Конструкция фразы действительно не совсем ясная. – Салманов с извиняющимся видом пожал плечами и слегка покраснел. Лицо его, с чуть пробивающеюся бородкою, было детски бело и чисто, и краснел он нежно-розовым румянцем, как девушка.

– Ну, а что же, что все это значит? – повторяла Елена Николаевна.

Вежливо и предупредительно Салманов стал объяснять:

– Очевидно, это жена его. Она в чем-то перед ним провинилась: вероятно, он ее убил, отравил, а теперь узнает, что она невинна.

– «Очевидно»… Нет, хочется знать наверное… Очень интересно, что это такое? Где бы это узнать?

Готовцев с усмешкою пожал плечом.

– Ну да не все ли равно!

– Мне не все равно! – вызывающе ответила Елена Николаевна. – Тебе не интересно, и не узнавай!

Готовцев потемнел и молча стал перелистывать Бедекер[23]. Салманов осторожно напомнил:

– Нам пора идти. Нужно еще поспеть сегодня в Санто-Лоренцо, осмотреть гробницы Медичей.

– Только зайдемте на минутку вниз, мне бы хотелось еще раз посмотреть на Давида, – сказал Готовцев. – Пойдем, Леля!

– А как же с этой картиной? – огорченно проговорила Елена Николаевна. – Воля, спиши, пожалуйста, подпись, я попрошу кого-нибудь точно перевести.

– Когда же теперь списывать! – холодно возразил Готовцев. Он начинал раздражаться.

Елена Николаевна громко рассмеялась.

– Господи, неужели это так долго? Вынуть из записной книжки карандаш и написать одну строчку… Князь, ничего, если мы на тридцать секунд опоздаем в Санто-Лоренцо?

Готовцев прикусил губу, молча вынул записную книжку и списал подпись.

Они спускались по каменной лестнице вниз. Князь шел впереди.

– Чего ты на меня дуешься? – невинно и довольно громко спросила Елена Николаевна.

Готовцев посмотрел на нее останавливающим взглядом.

– Слушай, Леля, я тебя прошу: ради бога, не делай ты мне сцен хоть при других, – вполголоса произнес он, и в глазах его мелькнула глухая ненависть.

Елена Николаевна быстро взглянула на него, хотела что-то сказать, опустила голову и молча пошла вниз.

В конце широкого коридора ярко белела огромная фигура Давида. Готовцев подошел и сел на скамейку.

Он смотрел не отрываясь на это лицо, полное такой удивительной правды, борьбы. В согнутой левой руке Давид держал камень, вложенный в пращу, от камня по спине шел ремень к правой руке. Лицо было грозное, решительное и взволнованное. Казалось, вот идет на него этот чудовищный великан, и Давид сам не верит своей решимости. Пройдет минута, камень опишет дугу, со страшной силой вылетит из пращи, и бледное лицо озарится торжествующей улыбкою победы…

Готовцев смотрел и думал: зачем все эти мелочи, дрязги, ссоры, когда на земле столько красоты и величия? Ему вспомнилась виденная вчера Мадонна Del Granduca Рафаэля, с лицом, полным такой милой девической прелести. И его охватило сознание глубокой унизительности его жизни. В мире так хорошо и вольно, а он для чего-то связал себя с человеком, переплетшим свою жизнь с его. И вот жизнь обратилась во что-то мелкое, серое и, как сальными пятнами, покрылась этими оскорбительными ссорами из-за пустяков, которые женатых людей делают похожими на детей.

Он встал и пошел назад. Салманов ходил по коридору, рассматривал статуи. Елена Николаевна, бледная и усталая, сидела в кресле около выхода; она уронила Бедекер на колени, безучастно смотрела на висевшие на стене гобелены.

Готовцев кротко спросил:

– Ну что, пойдем?