Том 2. Повести

— Совести у вас нет, ваше сиятельство! Своего собственного раба перед чужими людьми унижаете. Никогда бы о вас такого не подумал!

Балашша же только улыбался загадочно, как принято говорить — про себя.

— Болван ты, Петраш, ничего не понимаешь. Да ведь я помочь тебе хочу!..

— Покорнейше благодарствую, — насмешливо отозвался Петраш. — Чтобы мне помочь, вы покупаете у Крипушки сотню полушубков! Уж не мне ли вы их все продать собираетесь, ваше сиятельство?

— Нет, такой глупости я не сделаю, сынок. А придумал я кое-что другое, поумнее и получше. Такое, что тебе определенно на пользу пойдет. Погоди, будешь ты еще меня благодарить!

— Едва ли, — с горечью в голосе усомнился Петраш. — Если вы, ваше сиятельство, думаете, что отныне мои шубки лучше пойдут, то вы ошибаетесь. Бабы — существа глупые. Те из них, кому сегодня не досталось Крипушкиных шубок, все, как одна, у него же заказали. И они согласны прождать хоть месяц, но моих шубок все равно покупать не станут. Вон она, моя работа. Все до единой назад привез!..

И скорняк с ожесточением принялся пинать ногами полушубки, которые его подмастерье аккуратной стопкой сложил у стены.

— Ну-ну, Петраш. Не горячись, пожалеешь, — остановил мастера барон. Протянув своему гайдуку вместительную пенковую трубку, чтобы тот набил ее, Балашша уселся в большое кожаное кресло, много лет назад доставленное сюда из замка по его приказу. Дело в том, что к числу многочисленных развлечений барона относилась и послеобеденная трубка, выкуренная в скорнячной мастерской, и спор с грубияном Петрашом, которого он, по-видимому, любил. — Вы, мастера, — продолжал барон, — лопаете одну картошку, а думаете: умом только мужик богат, а у барина его нет. Так вот я докажу тебе, что у барина ума побольше вашего. Да ты не скаль зубы-то, а то мигом по роже съезжу! Говорю я тебе, Петраш, что отныне твои дела великолепно пойдут, а эти вот полушубки ты даже еще дороже продашь, чем Крипушка свои знаменитые. Пусть меня мухи загадят, если не случится по-моему!

При этом барон скроил такую глупую рожу, словно в голове у него и вправду не нашлось бы и капельки ума.

Прищелкнув мясистыми пальцами, старый Балашша воскликнул:

— Эх, братец ты мой милый! Опять, вижу, головой качаешь? Хорошо, бес с тобой! Давай об заклад биться, что я окажусь прав. Идет?

— Смотря что я дам и что могу получить…

— Получишь ты от меня в любом случае… Если через год люди не станут покупать твои полушубки охотнее Крипушниных, проиграл я. В таком случае ты получаешь от меня двенадцать телок. Собственноручно можешь отобрать их из моего гурта. А если твои шубы пойдут отныне лучше, — ты проиграл. И за это опять же ты получишь от меня… двенадцать палок. Причем я сам выберу, кто их на твоей спине отсчитает.

— Вот моя рука! — угрюмо проворчал скорняк.

Хитер, горазд на выдумку был покойник барон. И дьяволу такого не изобрести, что он иногда выдумывал. Вот ведь и эта история с шубами. Иному она может показаться глупой выходкой богача-помещика, а на самом деле это была хитро задуманная озорная проказа. Эх, шубки, шубки! Долго еще их потом вспоминали, да, верно, и через сто лет не забудут.

Сложили шубки в комнате, находившейся между спальней и ванной комнатой барона. Балашша прозвал эту комнату «кожухариумом» (кожух по-словацки означает — полушубок). И немного погодя «кожухариум» начал действовать. Свои послеобеденные прогулки барон отныне совершал во время прополки овощей по огородам, в сенокос ходил в луга, по воскресеньям — в церковь, где каждый раз высматривал себе самую красивую молодушку (или для разнообразия девушку) и без обиняков велел передать отцу или мужу избранницы:

— Есть у меня в подарок для Жужики шубка. Пусть она сама придет в замок выбирать.

Слово барина было равносильно приказу, редко кто из крестьян осмеливался ослушаться.

Пестрые мотыльки идей равноправия находились в ту пору еще в зародышевом состоянии. Поступок барона был и безнравствен и жесток, но таковы уж были нравы тех времен, что люди попросту не замечали в этом привкуса жестокости. Разве мог знать простой народ, что и барская власть — не безгранична?! Да этого, впрочем, не знал и сам невежественный барин. Молодые барчуки говорили между собой о «jus primae noctus»[58] сквозь смех, весело опрокидывая один за другим серебряные кубки. Словом, они не считали это «право» тем великим оскорблением, в какое оно позднее выросло в рыцарских романах. Некоторые почитали его даже за своего рода честь, которую барин оказывает простой крепостной крестьянке.

В тех же случаях, когда у Балашши возникали какие-либо осложнения, в качестве посредницы у него всегда выступала его ключница — вдовушка Шафраник. Это была истинная дочь Евы: в ней уживались бок о бок один ангел и штук шестнадцать чертей. Ухватками и хитростью этих последних она умудрялась заполучить для своего барина любую женщину, какую бы он только ни пожелал, но сама вдовушка барону больше не нравилась, хотя все еще была и красива и стройна, словно гранатовое деревце.