Том 2. Повести

— Что верно, то верно! Скворец, говоришь? И петух! А хороша черешенка-то! А? — Управляющий прищелкнул языком. — Воздушное создание! А? Что скажешь, Холеци?.. Сколько пальцев дал бы ты за нее на отсечение? Эй, Фильчик, свят-свят, что с тобой?!

Глаза сапожника дико вращались в орбитах, губы дергались, а из груди вырывались страшные хриплые звуки.

— Конец мой пришел! — простонал тот в ответ. — Ох, умру сейчас! Будто огонь по жилам разливается. Сейчас всех перекусаю! Гам! — зарычал он и угрожающе заскрежетал зубами.

— Может быть, остановимся, ополоснем его свежей водичкой?

— Нет, нет, ни за что! Боюсь я воды!

Управляющий и Холеци многозначительно переглянулись.

— А давно ты так плохо себя почувствовал?

— Вчера уже мне было не по себе. Больше поэтому я и в город-то иду. Хочу тамошнему доктору показаться. А сегодня мне совсем скверно. И ведь укусила-то она меня неглубоко, будто ногтем кто царапнул.

— Укусила? Кто? — испуганно закричали в один голос Хорвати и Холеци.

— Как «кто»? Разве я еще не сказал вам? Собака Мельникова! Позавчера.

Этих слов обоим перепугавшимся господам было больше чем достаточно. Словно ветром сдуло их, — с такой поспешностью выпрыгнули они из коляски.

Кучер сперва и не заметил ничего. Обернулся только, когда услышал доносящийся откуда-то непривычно издали голос своего барина:

— Погоняй, Янош! Вези его поскорее к лекарю! — А Яношу — что? Он знай себе погоняет.

Фильчик же только и дожидался, пока управляющий и нотариус скроются из виду, — а потом с усмешечкой перебрался на заднее сиденье, да и развалился там с довольным видом, как какой-нибудь исправник, еще и закурил, словно турок. А когда франтоватая барская упряжка проносилась мимо тарантаса его конкурента, эстергайского сапожника, — Фильчик ехидно кинул:

— Привет, Капор! Что передать-то на ярмарке в Дярмате?

Грубовато шутит наш народ. Не теми тонкими, натасканными из французских книг остротами, которые писатели подчас вкладывают в его уста. Не поет он и бесконечных народных песен, как это изображается в пьесах. Веселое расположение духа проявляется у него на свой лад, порою глупо, порою грубо — как когда получится…

Барон Балашша всю дорогу забавлялся созерцанием этих веселых пестрых картин. Повсюду, где бы он ни проезжал, люди сердечно приветствовали его. В нашей округе любили этот древний и могучий род. Балашши иногда делали фальшивые деньги, но фальшивой политики не вели никогда. С этим краем их связывала память многих веков. Каждые руины замка, каждая легенда когда-то так или иначе были связаны с их именем. Места всех старинных битв (а у нас ведь в любом селе когда-нибудь да происходила какая-нибудь битва) народная фантазия населила закованными в латы рыцарями из рода Балашшей.

Вот на Палойтайской скале отпечатались чьи-то маленькие следы. «Это ножки барышни Балашша, обутые в шелковые башмачки, ступали здесь когда-то», — говорили люди. В одном месте разлившийся в половодье Кюртёш выплеснул на берег множество плоских отшлифованных камней: это-де обратившиеся в простую гальку фальшивые деньги Балашшей. Все, все принадлежало здесь им, даже сердце народа!

Между тем было в роде Балашшей много и дурных людей, беспощадных тиранов. Но, запорошенные пылью времен, и они постепенно подобрели в памяти людей. Вот ведь и отец нынешнего барона был самым настоящим деспотом. Но те, кого он порол, насиловал, уже никогда не придут с жалобой на него. Они давно спят на окрестных кладбищах. А на долю тех, что в наши дни живут в этих краях, сохранились лишь легенды и добрая память о былой роскоши Балашшей. «Эх, — вздыхают они, — совсем другое дело было в старину. И соль-то тогда была солонее! Вон он скачет, Антал Балашша, на своей гнедой кобылке, подобно какому-нибудь пруссаку-арендатору или городскому писаришке, взявшему на воскресенье у кого-нибудь напрокат верховую лошаденку. А посмотрели бы вы этак годков десять — пятнадцать тому назад на старика барона, как он выезжал в Дярмат! Восемь гусаров скакали впереди кортежа. За ними два фонарщика, тоже верхом. А затем уже на четверке цугом — сам Балашша. Возле коляски его, по обеим сторонам, вышагивали два пеших скорохода (им, говорят, для легкости бега фельдшер еще в детстве вырезал из икр какие-то там толстые жилы). А за повозкой скакали еще восемь гусаров, и доломаны их так и сияли золотом да серебром!»