Том 2. Последний из удэге

Когда они шли к хутору, Мартемьянов сказал Сереже, что Гладких – сын прославленного вай-фудинского охотника, по прозвищу «Тигриная смерть», убившего в своей жизни более восьмидесяти тигров. Правда, по словам Мартемьянова, Гладких-отец был скромный сивый мужичонка, которого бивали и староста, и собственная жена. Но сын якобы унаследовал от отца охотничьи способности, а от матери – могучую внешность и непокорный нрав.

Воображение Сережи еще больше разыгралось, когда Мартемьянов уклонился от ответа на вопрос, откуда он их всех знает. Сережа невольно связал это со странным поведением Мартемьянова за перевалом и при встрече с удэгейцем.

А когда он увидел наконец исполинскую фигуру Гладких, его звериные унты, бомбы у пояса, его смуглое обветренное лицо с крылатыми черными, сросшимися на переносье бровями, орлиным носом, вороными, до сини, усами, – даже излюбленные героические образы померкли перед ним.

С каким восхищением следил Сережа за каждым движением его круглых мышц, слушал ровные сдержанные перекаты его голоса!.. Да, это был человек!

Они сидели за чисто выскобленным, вбитым в землю столом, подле омшаника, превращенного на лето в сторожку. Пасечный сторож, угрюмый старовер с палевой бородой и злыми глазами, собирал им поесть. Он немного побаивался их, но не мог скрыть своего негодования – швырял на стол миски, загонял в омшаник свою белоногую дочь, все время порывавшуюся помочь ему. Однако, как только он отворачивался, она выходила на порог и нет-нет да и совала на стол какую-нибудь деревянную солонку, бросая на Сережу быстрые взгляды.

– Вы какой же дорогой пойдете? – спросил Мартемьянов.

– Без дороги пойдем, на Малазу, – Гладких неопределенно махнул рукой, – самый ближний путь…

– На Мала-зу? – удивленно протянул Мартемьянов и отложил ложку. – На Малазу… – Он несколько секунд смотрел мимо Гладких. – Речка такая? В Сучан идет? – Он вдруг заволновался, стал усиленно тереть свой щетинистый подбородок, глаза его блестели. – Выходит, нам с вами по дороге, – быстро заговорил он, – мы, знаешь, Сарла встрели тут под перевалом, он нас к себе звал, да нам бы и нужно. Мы бы там у Горячего ключа отвернули – там недалечко, а вы бы своей дорогой…

– За чем же дело стало? Я тебе как начальству и лошадь могу дать… А вот и мок комиссар! – вдруг воскликнул Гладких, указав рукой на выходившего из сада невысокого, сухощавого и сутулого человека, с наганом у пояса, в унтах, неловко шагавшего к омшанику. – Комиссара ко мне приставили рудничники мои, – пояснил Гладких насмешливо: он намекал на то, что сам он охотник, а командует отрядом, в котором больше половины тетюхинских рудокопов.

– Ты чего же без шапки до ветру ходишь, чахотка? – зычно закричал он «комиссару». – Знакомьтесь: Кудрявый Сеня, председатель нашего отрядного совету… А это почти что наш самый главный: Мартемьянов Филипп Андреев, коли не запамятовал…

– А, Мартемьянов! – хрипло и грустно сказал Кудрявый, протягивая тонкую руку. – Когда-то на съездах встречались.

– Как же!.. – улыбнулся Мартемьянов.

– Только я его за главного не признаю… – насмешливо говорил Гладких… – И ревкомов никаких не признаю: какие там ревкомы?! А это вот – малец. Сергеем звать. Это настоящий парень будет!..

Сережа на мгновение увидел прямо перед собой впалое лицо Кудрявого с большими чахоточными глазами. Голова у него действительно была кудрявой, только кольца на ней были редки и казались мокрыми.

– Видал, какой командир-то у нас? – тихо сказал Кудрявый, улыбнувшись Сереже, и его запавшие глаза так умно и весело сверкнули, что Сережа понял, что этот человек, вопреки первому впечатлению, вовсе не был грустным и обиженным. – Ну, мы справились там, – Кудрявый обернулся к Гладких, – вьюки готовы, ребята винтовки чистят… Ты, я слышал, насчет рудничников все, а зря: рудничники все по местам, а вот твоих вай-фудинцев что-то не видать. Твои-то по медовой части больше…

И он с лукавой усмешкой кивнул в ту сторону, откуда доносились дикие, все возрастающие крики.

– Положим, там и твоих тетюхинцев немало… Накась вот шапку надень, а то бродишь по сыру, еще сдохнешь! – с грубой нежностью сказал Гладких, нахлобучивая на него свою барсучью папаху. – Да что они на самом деле? – насторожился он.

В саду послышался новый взрыв хохота, потом из общего гама вырвался чей-то пискливый голос: «Подымай!.. Подымай-ай!» – и вдруг могучая нестройная песня, как будто подымали что-то тяжелое, потрясла окрестности.

Она все возрастала и наливалась, прерываемая радостным визгом, потом из сада появилась темная кишащая колонна людей, – они что-то несли вдоль по главной широкой пасечной аллее.

Дочь старовера, не обращая больше внимания на отца, выбежала к самому столу, но отец поймал ее за руку и снова впихнул в омшаник. Колонна все приближалась, – теперь видно было, что несут человека. Впереди, гримасничая и юродствуя, выплясывал какой-то ловкий и верткий белоголовый парень в заломленной набекрень военной американской шапочке пирожком.

– Да это ж Казанок! – сказал Мартемьянов. – Как он до вас попал?