Том 2. Дни и ночи. Рассказы. Пьесы

Ваня(смущенно). Я…

Оля. Это я его так причесала.

Савельев. А… Ну, ничего, хорошо. Как Воронков машину вел?

Ваня. Никаких замечаний!

Савельев. Иди за вещами. Он, наверное, уже вернулся.

Ваня выходит.

Вот видите, и сам доехал, и водителя по дороге в строгости содержал.

Оля. А как у вас в наркомате?

Савельев. Пока неопределенно. Говорят, ждать команды. (Берет с рояля фуражку, замечает там путевку. Тревожно взглянув на Олю.) Вы случайно не видели, я где-то тут бумажку оставил.

Оля. Нет, не видела. Какую бумажку?

Савельев(облегченно). А, вот она. (Прячет путевку в планшет.)

Оля. Так какие же у вас теперь планы, Дмитрий Иванович?

Савельев. Ближайший план – сходить завтра в Художественный театр на «Три сестры». Как вы к этому относитесь?

Оля. Боже мой, ну конечно хорошо.

Савельев. Я выцарапал там у них четыре билета – нам с майором и вам с Сережей. Кстати, что-то его не видно, он не уехал?

Оля. Нет, он здесь. Там в книжке есть его телефон. Можете позвонить.

Савельев. Почему же я?

Оля. Как почему? Вы же взяли ему билет.

Савельев. Хорошо.

Входит Ваня, таща чемодан.

Оставь. Иди за остальными. (Взяв чемодан, проходит с ним в свою комнату.)

Ваня, на секунду задержавшись, вытирает платком пот со лба.

Оля. Ваня.

Ваня. Что?

Оля. Скажи, твой полковник очень умный человек?

Ваня(уже на ходу.) Кто, гвардии полковник? Конечно.

Оля(задумчиво). Да… Минуту назад я бы этого не сказала.

Картина пятая

Обстановка третьей картины. Савельев лежит на застеленном диване. Греч, стоя перед ним, обтирает руки спиртом. Видимо, она только что кончила осмотр.

Греч. Ну, что ж, Митя! В мирное время я бы сказала, что тебе нужно ехать месяца на два в Цхалтубо. Но война есть война, и ты есть ты. Ограничимся тем, что недельку полежишь.

Савельев. А что, собственно, случилось?

Греч. У тебя болит одна из твоих старых ран, Митя, вот и все.

Савельев. Между прочим, та самая, которую оперировала ты.

Греч. Совершенно верно, Митя: она как раз и была самая тяжелая.

Савельев. Слушай, майор!

Греч. Да, Митя!

Савельев. Договорились: я сегодня доковыляю в театр, а завтра утром поеду лежать в Архангельское, – видно, уж такая судьба.

Греч. Все будет наоборот, Митя: в театр идти тебе вредно, в Архангельское ехать полезно, но мне сдается, что ты останешься здесь.

Савельев. Теперь нет. Жизнь иногда (похлопывает себя по ноге) вовремя напоминает.

Греч. Митя, я, кажется, задам тебе все тот же глупый вопрос.

Савельев. И я тебе на него отвечу: да! И тем более должен уехать отсюда! И чем скорей, тем лучше.

Пауза.

Когда-нибудь после войны, где-нибудь на полустанке, где я буду строить какой-нибудь элеватор, найдется женщина, у которой за плечами будет столько же горя и лет, сколько у меня… Я уеду завтра в Архангельское, майор.

Стук в дверь. Голос Оли: «Можно?»

Греч. Можно.

Оля входит.

Полковник проявил благоразумие, с утра ожидая меня в горизонтальном положении. За это ему скостятся дня три, и останется лежать всего неделю. Сейчас я допишу медицинское заключение. А вы, если не трудно, принесите мне с вешалки планшетку. Там бланки для рецептов.

Оля. Сейчас. (Выходит.)

Савельев. Ну-ка, дай. (Берет из рук Греч заключение; вынув из-под подушки очки, надевает их и читает.)

Греч. Скажи, Митя, та женщина…

Савельев(читая). Какая женщина?

Греч. Та женщина, которую ты встретишь на полустанке, она тоже будет в очках?

Савельев. Почему в очках?

Греч. Чтоб уж равенство – так равенство! Столько же горя за плечами, столько же лет в паспорте, столько же седины в волосах, такие же очки.

Савельев. Отстань.

Стук в дверь. Голос Оли: «Можно?»

Савельев быстро снимает очки и прячет их под подушку.

Греч. Оленька, милая. Это не планшетка, а полевая сумка.

Оля. Планшетка – это такая плоская, да?

Греч. Совершенно верно.

Оля выходит. Греч и Савельев смотрят друг на друга.

Савельев(улыбаясь). Да, запихнул очки! Даже самому стыдно.

Греч. Ничего, Митя. Примитивное желание казаться моложе – это, в общем, здоровый инстинкт.

Входит Оля.

Оля. Эта?